Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа, страница 12 – Иоан Поппа

Потом все возвращается к грустному и монотонному распорядку, снова слышно, как отдаются приказы, в те же часы проводятся собрания. А наверху, на отметке «31», я снова поворачиваюсь лицом к ветру, приближаюсь к краю платформы, и если бы я был птицей, то бросился бы за парапет, полетел бы далеко в страны, где нет ни осени, ни зимы, туда, где нет десяти собраний в день и десяти перекличек, а также партсобраний, военных трибуналов, советов чести или инспекций, поднимающихся на леса.

– Товарищ лейтенант!

Слышу окрик немца Дротлеффа Михаэла, вижу на проспекте бьющий фонтан, как проходят торопливо люди, и их фигуры кажутся с высоты игрушечными. Интересно, что они думают о нас?

– Говори, Дротлефф, – отвечаю я, не оборачиваясь.

– Бакриу смеется надо мной. Говорит, что профессия плотника не стоит и двух баней ^[20].

Сейчас послеполуденное солнце купается в водяных струях, выбрасываемых фонтанами внизу, и они взрываются мириадами радуг, а небо блещет такой синевой, которой я никогда не видел.

– Товарищ лейтенант, – настаивает Дротлефф.

И я отвечаю ему, не оборачиваясь:

– Скажи Бакриу, что Иисус Христос был плотником!

Потом я спешу спуститься вниз, потому что вижу, что подходят инженеры. Это целая свита во главе с начальником Бригады Национального театра (понятия не имею, почему она так называется); среди них различаю архитектора Поповичу, инженера Паскана, здорового детину, скроенного крепко, но несколько нищего духом (про него поговаривают, что он якобы связан с секу ^[21]) и главного инженера Мэдуряну, слишком торопящегося, чтобы терять время на нас, офицеров и младших офицеров. Командиры взводов в его глазах – это шваль. У Поповича, напротив, с офицерами сложности. Этот индивидуум – архитектор и помешан на своем звании, но совершенно не уважает званий других, и именно по этой причине никто из нас никогда не обращается к нему, называя его архитектором, чем приводим его в бешенство. Похоже, у его деда (бывшего помещика из Делени) слугами в поместье были только лейтенанты и старшины, и он унаследовал его повадки, потому что, как только завидит кадрового военного, сразу спешит к нему. Да и другие ему не уступают:

– Ну-ка, скажи, где твои люди?

– Господин инженер, они на рабочих точках, – отвечаю я спокойно.

Жирное и красное лицо Поповичу становится синюшным:

– Слушай, ты, если ты пьян, то я тебя протрезвлю так, что будешь выговаривать слово «рыба»! Я архитектор – не инженер! Ты кто, ну?

– Лейтенант.

– По мне… хоть лейтенант, хоть сержант или генерал, для нас не важно. Все один черт. Сделай доброе дело и покажи нам, чем заняты твои люди.

Я иду вперед, в комнату справа, где группа сварщиков работает у потолка в едком синеватом дыму, который сворачивается в клубы при слабом свете. Эти двое недовольны. Первым начинает Паскан:

– Слушайте, вы напрасно едите хлеб партии!

Засунув руки в боки, разражается и Поповичу:

– Не понимаю, сударь! Что ты тут делаешь с этими солдатами, а?

– Что нам приказывают, господин инженер, – говорю спокойно, делая ударение на слове господин. – Здесь, на этой отметке, нам приказали сваривать металлическую оснастку для вентиляционных туннелей и приделать сетки для потолков. Если бы нам приказали сбросить вас с этажа, будьте уверены, вы бы уже давно были внизу!

Апоплексическое лицо Поповичу становится багровым. На какой-то момент в его глазах блестит страх. Я это замечаю, но через секунду он продолжает тем же тоном:

– Ты что, мне угрожаешь?

– Нет. Отвечаю на вопросы, которые мне заданы.

– Сударь, вы прямо такие тугие на голову? Почему вы за ними не смотрите, сударь? Разве вы не видите, что эти солдаты работают как попало?

– Они работают так, как вы им сказали. Если вы хотите, чтобы я отвечал за ошибки других, у вас ничего не получится…

В этот момент Бакриу выключает сварочный аппарат, поднимает маску и кричит Поповичу:

– Но почему мы работаем как попало, товарищ инженер?

Поповичу подпирает руками бедра и поворачивается к Паскану:

– Ты видел? И этот тоже мне говорит «инженер».

На что Паскан отвечает:

– Да они просто глупы, я тебе говорю. Эти умеют только командовать направо и налево.

Потом, обращаясь ко мне:

– Имей в виду: если вы не ускорите с установкой лесов на отметке «18» и со сваркой потолков, отправитесь у меня все к чертовой матери! Чтоб было ясно! В прошлом месяце, вы знаете, я еле вас вытащил на показатель «1». А если вы не в состоянии, дорогой мой, то идите куда-нибудь в другое место! Работать с метлой или что-то в этом роде.

– Мы и с метлой работали! Нас метлой не испугать! Но это относится и к другим, если уж мы говорим о напрасном поедании партийного хлеба.

– Очень хорошо! Это совсем не плохо, так у тебя не слетит ни одна лычка с плеча.

Трое уходят. На первый взгляд, все это может показаться конфликтной ситуацией, но это не что иное, как упражнение в унижении. Сильные мира сего нуждаются в этом так же, как профессиональные певцы распеваются по утрам, чтобы сохранить свою форму.

Все-таки вещи никогда не следует воспринимать так, как они выглядят внешне. Прапорщицкая свирепость присутствует как среди военнослужащих, так и среди гражданского технического персонала. Любопытным образом она царит только в высшей части иерархии обеих систем, там, где можно было бы ожидать, что культура и воспитание скажут свое слово. Однако об этом не идет и речи!

Подобно тому, как офицеры нижних чинов подвергаются унижениям и травле со стороны вышестоящих офицеров, гражданский технический персонал нижнего ранга подвергается унижениям и травле со стороны более высоких по рангу гражданских лиц.

Есть молодые инженеры, которых ругают, оплевывают и даже бьют главные инженеры или архитекторы. Им дают изо всех сил папками досье по голове, их выгоняют из кабинетов во время заседаний, которые проходят внизу, в деревянных бараках или иногда на отметках наверху, в специальных комнатах. Оттуда постоянно доносятся вопли начальников, крики и оскорбления. На «Уранусе» человек низведен попросту до размеров и положения собственного нагрудного знака, его топчут ногами или выбрасывают в мусорную корзину. Тот, кто здесь имеет в себе чувство чести, пропал. Он должен искать себе другую родину или во многих случаях – другую жизнь.

На «Уранусе» тебе позволено произносить одно лишь слово: «Слушаюсь!» Все, что ты говоришь помимо этого слова, ты говоришь на свой страх и риск и может быть использовано против тебя – так, как предупреждает знаменитая формула, которую американские полицейские зачитывают арестованным.