Книга Дурная кровь, страница 48 – Арне Даль

— Еще есть время, — сказала Черстин. — Ты меня впустишь?

— Минутку, — пробормотал Йельм, совсем проснувшись. Эрекция ослабла, но возбуждение не проходило.

— Я в душе, подожди! — пришлось ему соврать.

Почему рядом с этой женщиной он всегда думает о сексе? Ведь он же взрослый, зрелый мужчина. Он знает про равноправие, женский вопрос и все прочее, но над своими желаниями он не властен. Правда, объектом сексуальных приставаний она для него не является, а является, если уж на то пошло, сексуальным субъектом, но в этих дебрях сам черт голову сломит.

Вот и он ломает. А эрекция, как ни странно, сохраняется. Йельм постарался взглянуть на себя со стороны и посмеяться над ситуацией. Вот идиот! И у этого идиота было только два варианта: либо отослать Черстин и тем усилить существующую между ними неловкость, либо сказать правду — и этим тоже усилить существующую между ними неловкость.

Несколько секунд длились колебания, потом он сказал:

— У меня эрекция.

— Что ты там бормочешь? Открывай.

Схватив полотенце, Йельм обмотал его вокруг бедер. И сразу приобрел до такой степени величавый вид, что смотреть на него было смешно. Он открыл дверь и увидел Черстин в маленьком элегантном черном платье.

— Что ты сказал? — переспросила она, глядя на его неглиже.

— Я был в душе, — повторил он, делая широкий жест рукой. — Я думал, у нас еще есть время.

— Ты сухой, — скептически заметила она.

— Жарко, — сказал он. — Быстро высыхаешь.

— Время еще есть, — повторила она уже другим, официальным голосом и села на край кровати. — Я просто хотела обсудить с тобой нашу стратегию.

— Стратегию? — переспросил он и наклонился к сумке, стоящей за кроватью. Полотенце сползало, и приходилось придерживать его рукой, другой рукой он пытался открыть сумку. Это было непросто.

Йельм чувствовал себя клоуном.

— На тебя смотреть жалко, — сказала она сочувственно и отвернулась. — Оставь в покое полотенце. Обещаю не подглядывать.

Он снял полотенце и достал чистые вещи. Одевшись, он с облегчением сказал:

— Ну так и что там про нашу стратегию?

— Мы общаемся с ФБР. Они воспринимают нас как бедных родственников из деревни. Для них главное, чтобы мы не попали под машину, не стали добычей гангстеров и не подсели на наркотики. Нам надо решить, что мы от них хотим, и твердо добиваться этого. Они должны поделиться с нами информацией, а не мы с ними, потому что он сейчас у нас. Иначе зачем мы здесь?

Йельм достал узкий лиловый галстук и начал его завязывать.

— Наша задача отыскать нити, которые ведут к нему, и проверить, не пропустило ли ФБР что-нибудь.

— Но говорить об этом вслух нельзя. Ты это наденешь?

Пауль Йельм осмотрел себя сверху вниз.

— Мы не можем выглядеть по-деревенски. Мы приехали из столицы, хотя и маленькой.

— А что не так?

— Какого цвета у тебя рубашка? — терпеливо спросила Черстин.

— Синяя, — сказал он.

— Скорее бирюзовая, а галстук?

— Лиловый?

— Эти цвета сочетаются?

Он пожал плечами.

— Почему нет?

— Иди сюда, — позвала она, и он послушался. Она развязала галстук и начала расстегивать рубашку. “Держи себя в руках”, — мысленно приказал он своему телу.

— Что ты делаешь? — тихо спросил он.

— Я полагаю, что галстука у тебя другого нет, значит, надо менять рубашку. Какие у тебя есть?

Она залезла в сумку и достала белую рубашку.

— Пойдет, — сказала она и бросила ему рубашку. И тут же резко сменила тему:

— Нет, мы не можем представлять дело так, будто приехали искать их ошибки. Это будет очень неприятно и для Ларнера, и для его начальства.

— То есть мы заостряем внимание на шведской теме? — спросил он, завязывая галстук.

— Я думаю, да. Хотя сначала мы можем сделать щедрый жест — поделиться нашей информацией. Может, они что-то к этому добавят, но прежде всего это демонстрация нашей доброй воли. Карты на стол. Может, в ответ и они нам свои карты откроют.

— Таким образом, стратегия: 1) делимся тем, что знаем, 2) говорим, что хотим просмотреть материалы дела, чтобы найти шведский след.

— И действовать так, чтобы они не сомневались: мы только ищем шведский след. Не в ущерб их интересам. Нужно быть дипломатами. Сможешь?

Он понимал, что должен обидеться, но это были первые слова, адресованные Черстин ему не по работе, а лично.

— Да, — только и сказал он.

— Как ты знаешь, я довольно тщательно проработала материалы, которые мы от них получили. Я не знаю, насколько они полные, но у меня сложилось впечатление, что Ларнер слишком увлекся охотой за Уэйном Дженнингсом. Когда того не стало, не стало и версий. В материалах по второй серии убийств нет ни одной гипотезы. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что Ларнер сдался после неудачи с Дженнингсом. Теперь он просто собирает факты. А сделать можно было бы многое, особенно для расследования убийств второй серии.

Йельм кивнул. Даже не будучи хорошо знаком с материалами, он видел, что вторая серия убийств после пятнадцатилетнего перерыва застала американцев врасплох.

— Значит, ты считаешь, что про КГБ говорить не надо? — с серьезной миной спросил он.

— Пока подождем, — так же серьезно отозвалась она.

* * *

Ланч, на который пригласил их Рэй Ларнер, оказался огромной порцией приготовленной по всем правилам пасты карбонара в крошечном ресторанчике “Божественная комедия” на 11-ой улице. Они удивились, увидев на столе шведскую минеральную воду “Лука”, но потом вспомнили, что мир стал маленьким. Ларнер был в ударе и говорил исключительно об итальянской кухне, от остальных вопросов он с пренебрежением отмахивался. Долгий и мучительный спор о том, откуда привозят лучшее оливковое масло — из Италии или из Испании, — кончился тем, что Черстин, вспомнив, что хотела быть дипломатичной, согласилась на Италию. Греция, за которую голосовал Йельм, не нашла поддержки. Зато с соседнего стола неожиданно поступило предложение: “Австралия”.

— Вот выйду на пенсию, перееду в Италию, — заявил Ларнер громогласно. — Вдовец-пенсионер там может процветать. Умру от злоупотребления пастой, оливковым маслом, чесноком и красным вином.

Да, он поистине был нетипичным сотрудником ФБР.

— Значит, вы вдовец? — сочувственно спросила Черстин.

— Моя жена умерла в этом году, — бодро ответил Ларнер, не переставая жевать. — Скорбь постепенно сменяется легкомысленным чувством освобождения. Если раньше не сопьешься и не кончишь жизнь самоубийством. Так бывает почти всегда.