Книга Витязь в овечьей шкуре, страница 60 – Галина Куликова

— Не произносите при мне слова «кофе», — содрогнулась Марина.

— Не будем, обещаю. Это самое меньшее, что мы можем для тебя сделать, — пробормотал Покровский, обняв дочь за плечи.

Ясное дело! Он думал, что Марина влюблена в убийцу. Наташа посмотрела на его глубоко сочувствующую физиономию и усмехнулась. Слеп, как все родители.

— Он признался? — первым делом Спросил Генрих, накрыв на стол со скоростью ловеласа, рассчитывающего после ужина соблазнить свою даму. , — О да! — ответил Покровский. — Еще как признался!

Сцена, произошедшая в кафе после того, как Наташа уличила Валеру Козлова в двух убийствах и в покушении на свою жизнь, вряд ли забудется свидетелями. Услышав об оперативной съемке и сообразив, что его в прямом смысле слова поймали за руку, Козлов испугался и побледнел. Но длилось это всего лишь секунду — в следующий миг он распрямил плечи и, словно персонаж из сказки, волшебным образом преобразился. Из застенчивого, милого и смущенного молодого человека превратился в циничного и наглого типа.

Сел обратно за столик, из-за которого вскочил было в порыве негодования, и закинул ногу на ногу. Негодько тоже сел, и со стороны могло показаться, что между ними не происходит ничего особенного.

— Как вы догадались? — первым делом спросил Козлов у Наташи.

— Тебе не надо было брать фотографию, — коротко ответила она. — Из моей комнаты.

— Может, и не надо. Но я ведь не знал, что вы такая сообразительная. На вид — баба как баба.

— А как тебе удалось бандитов на меня натравить? Ведь из Березкина ты не уезжал?

— Интересно? — хмыкнул Козлов. — Позвонил своему приятелю, который мне был должен тридцать баксов, и обещал простить долг, если он воткнет в вашу дверь записку.

— Ха! — сказала Наташа. — Я предполагала нечто подобное.

Покровский, который ни слова не понял из их разговора, изо всех сил пытался сдержать эмоции.

— Чего растерялись, Андрей Алексеевич? — насмешливо обратился к нему Валера Козлов и прищурил умный крапчатый глаз. — Не ожидали?

Я знал, что не ожидали. Если бы не эта дура, меня бы никогда даже не заподозрили.

— Ничего себе! — воскликнула оскорбленная Наташа, которую Козлов явно подразумевал под словами «эта дура». — Я вывела его, такого умного и хитрого, на чистую воду, и я же еще и дура!

— Это просто стечение обстоятельств, — отмахнулся он. — Не появись вы в неподходящее время в неподходящем месте, и Андрей Алексеевич уже сидел бы в тюряге — весь в слезах и униженных просьбах сделать для него хоть что-нибудь. А вы? — перешел он на другой, более трагический тон, сверля Покровского раскаленным взглядом. — Вы думали, что будете унижать меня, топтать мое достоинство, и все сойдет вам с рук? Вы полагали, что я дерьмо, прилипшее к тротуару? Только потому, что я работал в трактире, вы записали меня в разряд неудачников?!

— Я просто видел, что вы плохой человек, Валера. Поэтому испытывал к вам неприязнь, — спокойно ответил Покровский. — Все остальное было проявлением этой неприязни. Мне казалось, что я защищаю свою дочь.

— Ваша дочь! Ваша дочь была бы на седьмом небе от счастья, выйдя за меня замуж! И я бы сразу стал человеком. У меня была бы квартира, загородный дом, машина! Вы бы, такой умный, гнили в тюрьме, а я бы пользовался всем, что у вас было. Но вы все испортили, связавшись с этой.., финтифлюшкой!

И он кивнул на Наташу. Та немедленно нахохлилась, как попугай, которого хозяин ни с того ни с сего решил научить разговаривать.

— Ты считаешь, что настоящий человек — тот, кто отнял у другого его жизнь?

— Тот, кто все завоевал сам. Не важно, каким способом! Он — победитель. Я —'победитель.

Я должен был победить! Мы были бы счастливы с вашей дочерью! — продолжал извергаться вулканом Козлов. — В вашем доме! Без вас. Я бы утешал ее и берег.

— Вот почему, Андрей Алексеевич, он не отравил вас! — снова встряла Наташа. — Он не хотел, чтобы вы умерли. Он собирался доказать вам свою интеллектуальную состоятельность. Вероятно, впоследствии этот тип рассчитывал проинформировать вас о том, какой блестящий план он задумал и осуществил. Чтобы его приняли всерьез, речь должна была идти не меньше, чем о жизни и смерти. Поэтому он начал убивать.

— Я делал это из любви к Марине, — пожал плечами Козлов. — Она-то видела мой потенциал!

— Вот вы говорите, что любите Марину, — встряла Наташа, — а сами собрались отправить в тюрьму ее отца.

— А кто сказал, что я должен любить его тоже? — удивился Козлов.

— Не слишком ли жестокий способ доказать, что у тебя есть мозги? — спросил Покровский. Он говорил спокойно, но Наташа видела, как бьется жилка у него на виске.

— Вы имеете в виду убиенных теток? Вам их, конечно, жаль? Пришлось ими пожертвовать, черт побери! Мне нужен был живой материал для постановки моего спектакля. Я все отлично срежиссировал — удалась каждая мизансцена! Единственное, чего я не смог учесть, так это вашего, — он приторно улыбнулся Наташе, — внезапного приезда. Вы спутали мне все карты. Вы дали Андрею Алексеевичу алиби, которого у него не должно было быть.

Причем дали дважды! Так что второе убийство — ваша личная заслуга. Я бы ограничился и одним.

Но… Честно сказать, второе получилось чертовски эффектным! Можно сказать — идеальным. Я совершил его в точности так же, как первое. Выдержал стиль. Мне понравилась ваша реакция.

— Идеальных убийств не бывает! — возвестила Наташа прокурорским тоном. — И потом: совершенно не факт, что Андрея Алексеевича обязательно посадили бы.

— Вот вы, — неожиданно обернулся Козлов к Негодько, — представитель правоохранительных органов.

— Ну, — сказал тот, не найдя, по видимости, ничего более умного для ответа.

— Допустим, у вас улики против Покровского.

Кроме того, у Покровского есть мотив и нет алиби.

Что бы вы с ним сделали?

— Арестовал, — с важностью заявил Валентин Львович. — Если улики есть, то безусловно арестовал бы.

— Так что мы с Андреем Алексеевичем вам обязаны, — заключил Козлов. — Я — тюрьмой, а он — свободой.

Наташа скромно сложила ручки перед собой, и Покровский тихо сказал ей:

— Вас мне послало провидение!

— Нет, всего лишь фирма по трудоустройству, — тоже шепотом ответила она.

— Послушайте! — неожиданно подал голос Сева Шевердинский. — Я тут человек посторонний, я ни в чем толком не разобрался, но понял только одно: в этой чашке — отравленный кофе.

И он дрожащим пальцем указал на изящную чашечку с синей каймой по краю.

— Разрази меня гром! — воскликнул Негодько и навис над столиком, растопырив руки. — Все пошли вон! А этого — к нам в машину! — приказал он стоявшему поблизости лейтенанту, кивнув на усмехающегося Козлова. — И обыщи его! А то отравится по дороге, отвечай потом.