Онлайн книга «Ложь»
– Это было при временном правительстве… Когда была бескровная революция… Когда наша интеллигенция взяла у Государя и его министров бразды правления… Тогда… Солдаты убивали своих офицеров и уходили с фронта… Тогда был Калущ и Тарнопольский небывалый погром… Помню… летом ужасного этого года, 1917-го года, ехала я, как сестра милосердия, на фронт. Глухая ветка где-то между Минском и Овручем. В пустом вагоне, в отделении второго класса, – я и какой-то армейский штабс-капитан. Лицо совсем молодое – волосы седые. Мы разговорились. Время было такое, каждый искал сочувствующую душу. Офицер вынул бумажку и прочел мне стихи: – «Молитва офицера»… Я сказала, что я артистка и читаю стихи с эстрады. – «Возьмите их», – сказал офицер. – «Это ваши стихи?». – «Нет». – «Чьи же они?». – «Не знаю»… – «Они вам нужны?». – «Нет, меня все равно убьют солдаты»… – Я нигде потом не видала этих стихов в печати… Я читала эти стихи везде, где то было можно. Публика плакала… Мне часто были неприятности из-за них… Хотите, я прочту их вам? – Просим!.. Просим!.. – раздались дружные голоса. Стало еще тише в трактирной столовой. Из поселка, издалека, доносилась солдатская песня. Но она не портила настроения молитвенной тишины, наступившей в столовой. Магдалина Георгиевна подняла кверху глаза: – Молитва офицера, – сказала она и, после секундного молчания, начала читать стихи: Христос Всеблагий, Всесвятой, Милосердный, Услыши молитву мою… Услыши меня, мой Заступник Усердный: Пошли мне погибель в бою!.. Смертельную пулю пошли мне навстречу Ведь, благость безмерна Твоя… Скорее пошли мне кровавую сечу, Чтоб в ней успокоился я… На Родину нашу нам нету дороги, Народ наш на нас же восстал, Для нас он воздвиг погребальные дроги, И грязью нас всех закидал… Три года мы тяжко, безмерно страдали, Святые заветы России храня. Мы бились с врагами, но мы не считали Часами рабочими нашего дня… В глубоких могилах, без счета и меры, В своем и враждебных краях, Сном вечным уснули бойцы-офицеры, Погибшие в славных боях… Но мало того показалось народу, И вот… Чтоб прибавить могил, Он – нашей же честью – купил свободу, Своих офицеров убил… Правительство юное, люди науки, И много сословий и лиц, Пожали убийцам кровавые руки, Прославили наших убийц… – Егор Иванович, вы помните унтер-офицера Кирпичникова? – прошептал на ухо Акантову доктор Баклагин. – Того, кому навесили Георгиевский крест за убийство своего начальника?.. – Того самого. – Ага, помню… Да, было… Было… Какая это была подлость!.. Магдалина Георгиевна продолжала: Терпенью исполнилась нашему мера… Народ с нас погоны срывал, И званье святое бойца-офицера Бессовестно в грязь затоптал… – Мне комендант, полковник Арчаков, говорил, что он думает, что она коммунистка, а Арчаков никогда еще не ошибался. Как вы думаете, Иван Алексеевич?.. Чуть слышно ответил Баклагин: – Она – женщина. – Ну?.. – Этим все сказано. – Я вас не понимаю. – Погодите, дайте ей кончить… Голос Магдалины Георгиевны окреп. Она выкликала слова, как пророчица. Все глаза были устремлены на нее. Прислуга-солдаты, тихо собиравшие со стола посуду, остановились и внимательно слушали артистку. На лице Белоцерковского застыло такое восторженное, влюбленное выражение, что на него было совестно смотреть. Промчатся столетья, пройдут поколенья, Увидят все новые сны, И будут потомки читать без волненья Истории страшной войны… А в ней сохранится так много примеров, Как русский народ воевал, И как он своих боевых офицеров Своей же рукой убивал… Магдалина Георгиевна низко опустила голову и замолчала. Не сразу раздались аплодисменты. Огромно и потрясающе было впечатление от прочтенного. Потом понесли на тарелке бокал вина, адъютант Акантовского полка с листом бумаги кинулся просить диктовать ему стихи. К нему присоединились и другие. Раздавались голоса: – Записать!.. Записать!.. Господа, надо непременно записать, пока не забылось… В эту самую минуту – это отлично запомнил Акантов, – в столовую вошел поручик Гайдук… Он вошел, возбужденный, взволнованный, с блестящими глазами, точно пьяный. Будто не провел он эти вечерние часы за самым неприятным и тяжким делом кровавого уничтожения коммунистов, а неумеренно где-то пил… – Ну, как? – спросил кто-то из офицеров. – Отлично. Всех триста сорок девять покончили. Не проснутся. Уже закапывают. Отлично умирали китайцы. Как скот. Похоже было на то, что они не понимали, что их убивают. Матросы бронепоезда – слизь… На коленях ползали, руки целовали… Гадость!.. Коммунисты – ничего. Шестеро бежали… – Как?.. – Как!.. Очень даже просто. Ты уследи-ка за ними, когда их почти четыреста, а мне всего двадцать человек назначили, и те мальчики. Удивляюсь, что они все-то не разбежались… – Посмотрите на Магдалину Георгиевну – тихо сказал Баклагин Акантову. – Видите, как она преобразилась… Магдалина Георгиевна остро и внимательно смотрела на Гайдука. Ее глаза расширились, тонкие ноздри раздулись и трепетали, чувственный, алый рот был полуоткрыт, и в его кровавом разрезе хищно блестели белые крупные зубы. Страсть, обожание, преклонение горели в напряженном взоре… – Я вам сказал – женщина… Первобытная женщина! Да, впрочем, пожалуй, всякая женщина. Женщина, она любит убийц… Это еще из животного мира идет. Там самки смотрят, как в боях друг с другом самцы убивают один другого. Да, что говорить, а у людей?.. Римские цирки и любовь к гладиаторам, рыцарские турниры. Пронзи копьем соперника и получай любовь прекрасной дамы. Тут, батенька мой, просто-напросто – патология… И, вот, если в настоящей, правильной войне мы наблюдаем, а последнее время и изучаем, военную психологию, то в гражданской войне, где все обнажено, где все наружу, – это уже будет не психология, но патология войны… Принесли новые запасы вина. Теснее сдвинулись за столом. Белоцерковского вызвал фельдфебель, и тот ушел. Акантов и Баклагин перебрались в темный угол и сели на старый трактирный диван. Магдалина Георгиевна диктовала стихи молодым офицерам, и все поглядывала затуманенными страстью глазами на жадно евшего и пившего вино Гайдука. – Да, батенька мой, – низким басом говорил Акантову Баклагин, – ни что другое, как патология. Белоцерковский – красавец мужчина, высокий, стройный, черные кудри, при том – сама доблесть, рыцарь, храбрец, но убивает из пушек, издали. Он сражается, воюет, но не убивает, как мясник… А этот, поглядите на Гайдука, – слизняк. Урод, кривые ноги… Молоко на губах не обсохло. Вероятно, развратник… И при том же, слюнявый развратник. Убивал, возможно, что под кокаином, – да зато сам!.. «Цокал» из револьвера по затылкам, командовал залпы, добивал недострелянных, обыскивал трупы, снимал кольца, вынимал из карманов портсигары, деньги… Бррр.. Гадость какая!.. Палач… А ей – нравится. Она Белоцерковскому и нам стихи хорошие говорить будет, молитву читать, благословлять будет и взгляды нам посылать будет, а, простите за грубое слово, – спать пойдет вот с этим… палачом!.. убийцей!.. |