Книга Леди не по зубам, страница 9 – Ольга Степнова

Пиджачок нараспашку, в брюках нет ремня, – он затянут на шее, и под ним видна страшная, бурая полоса. Глаза закрыты, под ними залегли тёмные тени, лицо синюшное, а между полосками тонких губ торчит синий язык. Неприятнее зрелища я в жизни не видел, особенно если учесть, что всего час назад это был весёлый, жизнерадостный дядька, от гостеприимства которого было трудно отбиться.

– А может, он сам повесился? – прошептала Викторина у меня за спиной, всё ещё держа у своих щёк Винни и поросёнка.

– Ага, снял ремень и так на шее бантиком завязал, что задохнулся, – усмехнулась Беда. – Не несите чушь, Викторина Юрьевна. Его задушили. Тебе не кажется странным, что человек вышел из туалета, вытащил из штанов ремень, отдал его убийце и дождался, пока тот задушит его? – обратилась Элка ко мне.

– Ничего мне не кажется! – с горечью сказал я, встал и отошёл от тела к окну, где за стеклом вовсю разгулялся летний, погожий день. Пели птицы, светило солнце, беззаботный ветер трепал глянцевую листву высоких деревьев.

Приятное путешествие превращалось чёрт знает во что.

Сначала я свалял дурака, подсадив в автобус какого-то проходимца, потом не проверил информацию Викторины и выпустил на сцену Беду, а теперь… теперь этот задушенный ремнём Сикорук. Хорошо, что вся наша команда во время убийства была у всех на виду. Кроме Германа Львовича, разумеется, но вряд ли кому придёт в голову заподозрить в убийстве бледного, трясущегося от страха, физически слабого Обморока.

Чёрт, ну почему этого Оскара не убили, к примеру, вчера, когда нас здесь ещё не было?..

Подлая это была мыслишка, но, каюсь, она пришла мне в голову в эту минуту.

– Человек, который задушил директора интерната, был физически сильный, – словно прочитав мои мысли, сказала Беда. – А ещё, Оскар Васильевич хорошо знал убийцу, иначе как бы он подпустил его так близко к себе, да ещё вручив при этом собственный ремень!

– Встань! – со стоном сказал я. – Встань, пожалуйста, и отойди от тела! Кому надо, те разберутся во всём без тебя.

Она и не подумала меня послушаться, впрочем, я на это особо не надеялся.

– Герман Львович, вы не заметили, директор в актовый зал заходил? Он оттуда в туалет вышел? Или он в зал вообще не заходил?!

– Да не знаю я! – взвыл Герман Львович. – Не видел! Говорю же, вышел покурить, пока кино крутится, а он тут лежит, ещё тёпленький!

– Вы что, щупали его? – не удержался я от вопроса.

– Нет, да… то есть не щупал, конечно! – покраснел математик. – И так было видно, что он готов. Я образно выразился, насчёт «тёпленького».

– Вы, главное, при милиции образно не выражайтесь, – посоветовала Беда. – А слышать вы ничего не слышали? Шум, шорох, крики, подозрительную возню?!

– Не-ет! Не слышал! Здоровьем клянусь, покурить вышел, а он тут тёп… задушенный насмерть лежит! – Кажется, Герман был близок к истерике. В отличие от Беды, он вовсе не хотел восстанавливать все подробности происшествия – вспоминать, анализировать и делать какие-то выводы. Виктория Юрьевна и та выглядела спокойнее, чем математик.

Ганса нигде не было видно, наверное, он пошёл вызывать милицию.

Я подошёл к Элке, взял за плечи и заставил подняться.

– Прошу тебя, умоляю, – сказал я, глядя ей прямо в глаза, – не лезь с таким упорством не в своё дело. Не выспрашивай, не вынюхивай, не приставай к людям, не… создавай нам новых проблем!

Зная Элку, я имел полное право так говорить. Её замашки криминального репортёра плавно деформировались в пошлый энтузиазм сочинителя детективов, который в каждой мелочи видит подсказку к загадочному, леденящему душу сюжету.

А тут такая «добыча» – труп!

Задушенный брючным ремнём!!

И не где-нибудь – в интернате для бедных сирот!

И не кто-нибудь, а директор!!

Если честно, меня немного пугала Элкина страсть ко всему криминальному.

Помнит ли она, что директор был добродушным, жизнерадостным дядькой, который кормил нас пирожками с капустой? Помнит ли она, как он радовался спонсорскому телевизору, видеоплейеру и другим подаркам?! Помнит ли, что у него было замечательное, редкое и смешное имя?..

Или он стал интересен для неё, только став трупом со стрингуляционной полосой на шее?!

Я ещё раз заглянул Элке в глаза, пытаясь разглядеть её до печёнок, до самых недр не понятой мною души…

– Мог ли это сделать воспитанник интерната? – задумчиво спросила у меня Элка. – Какой-нибудь шестнадцатилетний бугай, у которого был зуб на директора?! Чёрт, я бы с удовольствием поговорила с детьми, они много что знают, могли бы дать ниточку…

– Лучше бы ты сурдопереводом занималась! – Я оттеснил Беду от тела к подоконнику. Мне было неприятно, что на нас смотрят Викторина и Герман. Мне даже было немного стыдно, что Элка меня не слушает, продолжая гнуть свою линию.

– Иди хотя бы переоденься, – процедил я сквозь зубы.

– Хорошо, господин, – дурашливо потупив глаза, ответила Элка и, покачиваясь на свих каблуках, пошла вниз по лестнице, на первый этаж, – туда, где находилась наша комната.

Все принятые в таких трагических случаях формальности были соблюдены.

Специальные службы упаковали тело в чёрный пластиковый мешок и увезли.

В интернате стояла зловещая тишина, дети сидели по своим комнатам, воспитатели собрались на кухне, одни плакали, другие шептались, атмосфера трагедии витала в воздухе; трагедии и настороженного недоверия к обитателям родного дома, которым был интернат – кто?

Кто мог это сделать?!

Оперативники небрежно и наскоро всех опросили. Их заинтересовала наша команда, но, выяснив, что все мы во время убийства находились в актовом зале, менты потеряли к нам интерес. Чуть дольше они пытали бедного Германа Львовича, но и его отпустили, поняв, видимо, что Обморок не способен и мухи обидеть.

Беда не провела в комнате, где оперативники опрашивали свидетелей, и пяти минут. Она вылетела оттуда злая и красная, но на мои расспросы, чем её разозлили местные Пинкертоны, фыркнула только: «Козлы деревенские! Повесят труп на местного алкоголика и дело с концом».

Больше я не смог от неё ничего добиться.

Думаю, Элка попыталась дирижировать следствием, но деревенские опера только посмеялись над ней и выгнали. Одно радовало: она сменила легкомысленный сарафанчик на привычные джинсы и майку.

В семь часов вечера мы погрузились в автобус и двинули в путь. Настроение у всех было ни к чёрту. Только Ганс напевал под нос какую-то заунывную армянскую песню, да Рон поскуливал ему в унисон.

Следующим пунктом нашего назначения было село Бобровниково. Посовещавшись, мы решили, что, отъехав от Тайменки сто километров, разобьём для ночёвки лагерь, чтобы отдохнуть от дневных переживаний и хорошенько выспаться. Элка была единственной, кого не выбил из колеи сегодняшний день. Как только мы тронулись в путь, она уселась с ногами на свою полку, достала тетрадь и что-то застрочила в ней куцым, плохо отточенным карандашом.