Книга Последняя треть темноты, страница 6 – Анастасия Петрова

— Да при чем здесь негры и Африка! Я говорю тебе о том, что касается лично тебя!

— Лично меня не касаешься даже ты, хотя ты стоишь меньше, чем в метре.

— То есть если бы сейчас на меня кто-то напал и попытался убить, тебе было бы все равно?

Саша насупилась, приняла вызов и была готова идти в атаку. Загорелся зеленый свет. Но Гантер так и стоял на месте.

— Да, мне было бы плевать.

— Интересно, — сказал Гантер, совершенно не обидевшись. — Но почему-то я не очень тебе верю.

— Почему это?

— Для того, кто интересуется только собой, ты отстойно выглядишь. Вот она, — Гантер указал на проходящую мимо худенькую брюнетку в дизайнерском костюме, с портфелем и прижатым к правому уху телефоном. — Вот она, возможно, интересуется только собой, а потому устремлена вперед, куда-то спешит, хочет чего-то добиться, у нее идеальная фигура, она с кем-то разговаривает, хочет, чтобы ее услышали, и прическу сделала идеальную — волосок к волоску… А ты? Пффф!

Гантер, у которого от собственных слов голова пошла кругом, махнул рукой и сделал широкий шаг под стрекот невидимых летучих насекомых, рев мотоциклов, гул машин, мельтешение и крики людей…

— Гантер!

Водитель высунулся из окна и, не выбирая выражений, верещал минуты три, пока Саша держала мальчика за шкирку. Когда вопли прекратились и автомобиль уехал, Саша наконец расцепила пальцы.

— Спасибо. Быстрая у тебя реакция.

— Вообще-то она у меня в последнее время, наоборот, замедленная.

Они прошли еще немного до метро и спустились под землю, где все чувства и мысли сгустились на фоне рваных и ровно приклеенных афиш грядущих концертов, дефиле, выставок, спектаклей. Под удары гребней колес о головки рельсов, грохот вагонов с пассажирами, которых бросает из стороны в сторону, как цемент, гравий и песок в бетономешалке, под мелодичные и бойкие песенки музыкальных групп в новой или старой аранжировке Саша с Гантером приобняли и отпустили стеклянные двери перед эскалатором.

Саша выбросила старые билетики в прозрачный мешок, прицепленный к желтому пластиковому кругу, напоминающему стульчак в туалете.

— Так уродски выглядит, когда весь мусор наружу, — с отвращением сказала она.

— Зато видно, что у кого было в карманах. А у тебя карточки нет?

— Нет…

— Почему?

— Мне нравится нарушать правила и прыгать через «вертушки».

Гантер покачал головой.

— Мне на пятую ветку, — сказал он.

— Значит, дальше нам не по пути.

— Значит. Пока, Саша. Если захочешь, найди меня в Твиттере или в Фейсбуке. Гантер Герр.

Гантер повернулся на одной ноге, как Майкл Джексон, и неловко зашагал прочь.

* * *

Самолет приземлился в 12:20, и уже через полчаса Нина с большущей женской сумкой ехала в такси из аэропорта Шарль де Голль в центр.

Из сумки торчали пачка бумаг с мятыми загнутыми уголками, толстая длинная книга в задрипанной суперобложке и компьютер. Нина теребила пальцами коричневый кожаный чехол от ноутбука и вертела головой, всматриваясь в пейзаж, хотя, кроме сорной травы и захудалых тополей, любоваться было нечем. А шофер болтал без устали, задавал вопросы, на которые Нина вяло отвечала, вспоминая спряжения французских глаголов — со школы ими не пользовалась.

Пробка на выезде из аэропорта превратила автостраду в дискотеку для машин — каждая бибикала, рычала, водители скакали на своих местах и были не в духе, психовали, порывались друг друга объехать и жалели, что не могут взлететь. Счетчики тикали, пассажиры нервничали, скрежетали зубами, пересчитывали деньги в кошельках, на всякий случай спрашивали, принимает ли таксист банковские карты, потели, кряхтели, вздыхали.

— Прыгай! Прыгай же! Прыгай! — кричал шофер Нины, веселый густоволосый и широколобый индус в белой рубашке с розовыми полосками, глядя в открытое окно на озерцо неподалеку от автострады. На самом деле, это было даже не озерцо, а маленький прудик, над которым на деревянном помосте стоял загорелый человек в трусах. — Ну что же он не прыгает! Я бы сейчас ого как искупался!

Нина не знала, что сказать и обрадовалась, когда у нее зазвонил телефон.

— Ты уже прилетела? — спросил голос на том конце провода.

— Прилетела и через пару-тройку дней лечу обратно. У меня дела. Я не могу терять здесь время из-за ТФП. Я тебе уже говорила.

— ТФП?

— Тупой французский подросток. Меня попросили с ней посидеть, но никто не уточнял, где именно. Понимаешь, к чему я клоню?

— А ты с ее родителями договорилась?

— Родители согласны. Они хотели, чтобы я кровь из носу была тут. Они в меня верят, сечешь? Никто, кроме меня, не способен привести в чувства ТФП. А я в принципе была рада прокатиться до Парижа. Ты сам говорил — мне надо развеяться.

— Н-да, идея бредовая… Сидеть с шестнадцатилетней девкой… Чушь какая-то.

— Там все не так просто. Она не только ТФП, но еще и ТТФП.

— Расшифруй.

— Трудный тупой французский подросток.

— Зачем ты вообще поехала? Не понимаю. Ты мне чего-то не договариваешь, — связь на пару секунд прервалась. — Ты мне точно все сказала?

— Нет, у меня здесь тайные свидания, тайные дети, и я со временем молодею! Слушай, я не знаю… У нас с друзьями особые отношения. А ситуация здесь в последнее время вышла из-под контроля. Я правда хочу помочь.

— Но ты сама только что говорила, что у тебя нет времени! И вы десять лет не виделись… И ты тут же собираешься лететь обратно.

— Я же тебе говорю! Я возьму ее с собой!

— Ага, если выманишь из комнаты. Да она, может, тебя вообще не узнает. И наверняка видеть не захочет.

— Почему?

— Потому что трудные подростки никого не хотят видеть, особенно нянек… Взять человека с большими психологическими проблемами, человека, который с детства не был в России… У нее тут ни друзей, никого… Замкнется еще больше.

— Да-да-да. Кто считает, что это маразматический план? — Нина засмеялась.

— Прости, но я правда так считаю.

— Ага. А кто считает, что его мнение будет учтено? — Нина задрала вверх левую руку.

— У нее хоть русский паспорт есть?

— Есть.

— А нотариально заверенное разрешение от ее родителей у тебя есть?

— Представь себе. Лежит под горшком с пальмой.

— Ты сумасшедшая.

— Я предусмотрительная.

Ощущение праздника, ожидание сахарных кренделей, старинных каруселей с белыми лакированными лошадками, барабанов Страдивари, которые, по известному анекдоту, изготавливаются только в Париже специально для новых русских; завтраков со свежей ветчиной, теплым багетом, круассанами с джемом и яйцами вкрутую, горьковатым крепким кофе, ароматными сливками, шелковыми на вкус; ожидание бесконечной ярмарки чревоугодия, которая только в Париже всегда завершается пищеварительным триумфом, победой над запорами, кишечными коликами и революционными настроениями желчного пузыря. Президента на мыло, премьер-министра на мыло, всех коммунистов и центристов на мыло, да здравствует вольнодумство и свобода выбора, но о чем только думал бездомный прощелыга, сидевший на тротуаре города, чье богатство и благополучие выпячивают себя точь-в-точь как цыпочки на пляжах в Каннах свои новоприобретенные груди и ягодицы? Дело было в Ницце. Он развалился на мостовой, составленной из белых булыжников и зелено-голубых камней, чьи вкрапления, конечно, одобрил муниципалитет под давлением зажравшихся правых, не иначе, и внимательно следил за двумя вещами: движениями официанта, который в открытом кафе напротив разносил дорогущую выпивку и бесплатные закуски, и картинками на большом плоском телеэкране прямо над входом в бар. Время от времени, когда официант появлялся, держа в руках чересчур огромный поднос, бездомный, истекая слюной, кричал: «Скоро у меня будет больше!» А когда по телеэкрану показывали физиономию будущего президента-социалиста, бездомный, тыча пальцем в блондинку из первого ряда, увешанную золотом, почти с фашистской радостью восклицал: «Скоро их будет меньше!» Иногда человек в джинсовом костюме, которому, видимо, в ту конкретную секунду было не наплевать на нищенское существование другого гражданина, оставив тепленькое местечко за столом, ломящимся от яств, перебегал через улицу, расстилал перед бездомным очередную салфетку и выкладывал на нее чипсы, оливки, анчоусы и даже мини-сосиски.