Книга Его апатия, страница 14 – Чингиз Абдуллаев

— Вы что такое говорите?! — возмущенно воскликнул Андрей Андреевич, когда за ними закрылась дверь. — Это в нашем — то городе хотят убивать кавказцев?! Вы знаете, какой Ростов интернациональный город!

— Знаю, — кивнул Дронго. — Я знаю, каким был ваш город и какой была наша страна еще десять-пятнадцать лет назад. Но времена изменились. И сегодня очень многие считают, что убийцу нужно линчевать, а не судить. Разве я не прав?

Голиков только пожал плечами. Он указал Дронго на единственный покосившийся стул возле кровати, но тот покачал головой.

— Вы старше, — сказал он, — садитесь на стул, а я размещусь на второй кровати. — И сел на матрас, стараясь не думать о его «боевом» прошлом. Голиков подвинул стул поближе к койке Нагиева.

— Здравствуйте, Омар, — сказал он нарочито бодрым голосом. — Ну как дела? Врачи говорят, вы идете на поправку. — Лежавший на кровати даже не шелохнулся. Он по-прежнему смотрел в потолок. — В понедельник возобновится судебное заседание… — Голиков продолжал еще что-то говорить, но заключенный его явно не слушал. Казалось, он не слышит его вообще. Адвокат беспомощно оглянулся на Дронго. Тот сидел молча, пока не вмешиваясь в безуспешные попытки Голикова разговорить заключенного. — У вас есть какие-нибудь просьбы… пожелания? — спросил адвокат.

— Нет, — наконец разжал губы Нагиев.

Голиков вновь оглянулся на Дронго. Тот поднялся и подошел к заключенному.

— Послушайте, Омар, — начал Дронго, наклоняясь поближе к лицу Нагиева, — меня прислала ваша сестра. Фатима просила меня навестить тебя.

Лицо заключенного дрогнуло, он чуть повернул голову и посмотрел на Дронго. Глаза его обрели некий смысл.

— Кто вы такой?

— Я помощник адвоката, — пояснил Дронго, бросив взгляд на неплотно закрытую дверь: прапорщик и санитар наверняка слышали весь разговор. — Я действую по просьбе Магомедовых.

— Как они? — задал еще один вопрос Нагиев.

— Беспокоятся за вас, — ответил Дронго. — Очень переживают.

Омар отвел от него глаза и снова уперся взглядом в потолок. Дронго понял, что допустил ошибку.

— Они верят, что вы невиновны, — быстро сказал он.

— Напрасно, — возразил Нагиев, не глядя на него. — Я виноват. Это я убил всех троих.

Адвокат посмотрел на дверь, затем на Дронго и покачал головой.

— Он все время твердит одно и то же.

— Откуда у вас оружие? — спросил Дронго. — Это был ваш пистолет? Вы меня слышите?

— Да, — наконец вымолвил Нагиев, не поворачивая головы.

— Откуда он у вас?

— Не помню.

— Вам его кто-то дал? Кто именно?

— Не помню.

— И вы стреляли из него?

— Да. — Он отзывался на любой вопрос словно заранее заготовленными, заученными ответами.

Дронго переглянулся с Голиковым. Тот понимающе покивал головой: да, мол, из такого «собеседника» ничего не выжмешь. Но Дронго не хотел признавать себя побежденным.

— Что вы сделали с пистолетом?

— Выбросил.

— Куда?

— Не помню.

Трудно помочь человеку, если он сам не хочет себе помочь. Но Дронго не сдавался:

— Это вы забрали деньги? — Да.

— Куда вы их дели?

У Омара во второй раз дернулось лицо. Он посмотрел на Дронго, и тот невольно вздрогнул: в глазах этого лежавшего на тюремной больничной койке человека было столько боли! Нагиев тут же отвел глаза и снова уставился в потолок.

— Не помню. — Очередной заученный ответ слишком быстрый, чтобы слова оказались правдой. «Помнит», — уверенно подумал Дронго.

— Вы будто не понимаете, что вам грозит, — продолжал настаивать он, еще ниже наклоняясь к заключенному. — Вас обвиняют в тройном убийстве и краже крупной суммы из квартиры убитых. Неужели вы ничего не хотите сказать в свое оправдание?

— Ничего.

— Если суд признает вас убийцей, вам дадут пожизненное заключение. — Не успокаивался Дронго. — Всю оставшуюся жизнь вы проведете в тюремной камере и больше никогда не увидите своих близких и родных. Никогда не увидите своего сына Руслана.

Он заметил, что при упоминании сына лицо Нагиева дернулось в третий раз и глаза наполнились влагой. Внезапно заключенный выхватил из-под головы подушку и, закрыв ею лицо, громко, навзрыд заплакал.

— Это я, — стонал он сквозь подушку, — это я всех убил. Оставьте меня!

Голиков попытался убрать подушку, но заключенный прижимал ее к лицу с такой силой, словно хотел задушить себя. Прапорщик открыл дверь и, услышав глухие стоны, закричал куда-то в сторону коридора.

— Врача! Срочно врача.

В палату вбежала женщина лет тридцати пяти в белом халате. Светлые волосы, курносый нос, широкое, полное лицо.

— Что вы его мучаете? — гневно закричала она. — Мало того что ему голову разбили, так вы его еще мучаете. Ему нельзя волноваться, у него сотрясение было…

— Это его адвокаты, — сказал вошедший в палату прапорщик.

— Тем более нечего мучить! — У женщины был характерный южнороссийский говорок. — Уходите отсюда.

Она достала ампулу и шприц. Дронго автоматически отметил, что тут не используют одноразовых шприцов. Видно, из экономии.

— Успокойся, милый, успокойся, бедолага ты мой несчастный. — Врач профессионально быстро набрала в шприц жидкость из ампулы и кивнула санитару, вошедшему следом за ней, чтобы подошел поближе.

Голиков слегка потянул Дронго за рукав, и они вышли из палаты. Через некоторое время появились врач и санитар. Прапорщик вышел последним и плотно закрыл дверь.

— Я ему снотворное ввела, — пояснила врач, — пусть поспит. И вы его больше не мучайте. Тяжело ему, бедняге, ох как тяжело! — И, шумно вздохнув, пошла по коридору.

— Подождите, — остановил ее Дронго, — извините, что вас задерживаю. Как вас зовут?

— Катей, — врач улыбнулась. — Иногда называют Екатериной Борисовной. Но я не люблю, когда меня так величают. Для всех я доктор Катя. Или тетя Катя — для практикантов и молодых санитарок.

— И что, доктор Катя, он всегда так себя ведет?

— Да, срывы случаются, — кивнула Екатерина Борисовна. — У нас много таких в больнице. Сначала снасильничают или сподличают, а потом раскаиваются. Ночами не спят. Кричат, плачут. А он тихий лежит, но иногда срывается и кричать начинает. Тогда мы ему успокоительное вводим. А вообще-то мы за ним все время наблюдаем, даже боялись, что руки на себя наложит.