Книга Сергей Есенин. Биография, страница 127 – Олег Лекманов, Михаил Свердлов

Стихи были целью, но они, как мы уже видели по мемуарам Спасского, были и главным средством, тем самым благим “зельем”, с помощью которого Есенин возвращал себе человеческий облик после принятия губительного “зелья” – алкоголя. Вспоминает Анна Берзинь: “Сергей Александрович знал очень хорошо, что чтением стихов он просто обезоруживал человека, и потому всякий раз, когда были причины на него не только сердиться, но даже гневаться, он входил в квартиру, будто ничего не произошло, и с места в карьер сообщал, что он написал новые стихи, или просто начинал читать свои старые стихи. Гнев проходил, испарялся, он считал себя амнистированным” ^[1429].

До поры до времени Есенину казалось, что он всегда сможет управлять собой и в нужный момент превращаться из “похабника и скандалиста” в благообразного члена общества. Однако (напомним финал повести Стивенсона в пересказе К. Бальмонта) “<в> конце концов зелье обмануло” и “он не мог превратиться из мистера Хайда в д-ра Джекиля” ^[1430].

Непрекращавшаяся смена личин (Джекил – Хайд – Джекил – снова Хайд – снова Джекил) определяла общую линию поведения Есенина в последние годы его жизни.

Резкая переменчивость характерна, например, для родственных и дружеских отношений поэта.

Так, по многим воспоминаниям, он с неизменной нежностью говорил о своих детях, чьи фотографии всегда хранились в нагрудном кармане его пиджака. “…Только детей своих люблю, – признавался Есенин в доверительном разговоре с Р. Гулем незадолго до своего возвращения в Москву. – Дочь у меня хорошая… блондинка, топнет ножкой и кричит: я – Есенина!.. Вот какая у меня дочь… Мне бы к детям <…>, а я вот полтора года мотаюсь по этим треклятым заграницам…” ^[1431]. Тогда же корреспондент одной из берлинских газет записал есенинские прочувствованные слова: “Я еду в Россию повидать двух моих детей от прежней жены <…> Я не видел их с тех пор, как Айседора увезла меня из моей России. Меня обуревают отцовские чувства. Я еду в Москву обнять своих отпрысков. Я все же отец”.

Свидетели свиданий Есенина с детьми запомнили его внимательным и чутким отцом. “Как все молодые отцы, – вспоминает сын поэта Константин, – он особенно нежно относился к дочери. Таня была его любимицей. Он уединялся с ней на лестничной площадке и, сидя на подоконнике, разговаривал с ней, слушал, как она читает стихи” ^[1432].

В другие же минуты, в состоянии оборотничества, Есенин мог бросить фразу вроде: “Есенины черными не бывают” ^[1433] – имея в виду собственного сына. Символично, что в номере гостиницы “Англетер” рядом с трупом поэта была найдена разорванная фотокарточка детей.

Подробности одного из таких превращений Есенина сообщает И. Старцев:

Зимой уже в 1924 году, кажется, перед Рождеством я зашел в “Стойло”. В кафе было пустынно – и лишь в углу сидел за бутылкой вина с каким-то неизвестным мне человеком Есенин. Я с ним поздоровался и, видя, что он занят, собрался уходить. На полдороге он меня остановил.

– Куда ты? Подожди! Мы сейчас с тобой поедем и купим моим детям игрушек.

Через несколько минут он освободился, мы сели на извозчика и поехали на Кузнецкий. В магазине он любовно выбирал дочери и сыну разные игрушки, делал замечания и шутил. Сияющий, вынес на извозчика большой сверток. По дороге в квартиру, где жили его дети, он вдруг стал задумчив и, проезжая обратно мимо “Стойла”, с горькой улыбкой предложил на минутку заехать в кафе – выпить бутылку вина ^[1434].

Минуя середину, сразу же перейдем к финалу этого эпизода:

Он посмотрел на меня осоловелыми глазами, покачал головой и сказал:

– Я очень устал… И никуда не поеду.

Игрушки были забыты в кафе ^[1435].

Поведение Есенина – брата и сына – также не отличалось последовательностью: самоотверженная забота, помощь и ласковое участие сменялись злобой и подозрительностью.

Именно в последние годы жизни, после заграничной поездки, у поэта стала проявляться особая тяга к семейственности – и на словах, и на деле. Он постоянно высылает деньги в Константиново, содержит сестер, охотно берет на себя роль главы семьи. “На три дня из деревни к Есенину приехала мать, – описывает В. Наседкин идиллическую сторону отношений поэта с родней, – Есенин весел, все время шутит – за столом сестры, мать. Семья, как хорошо жить семьей!” ^[1436].

Родственными чувствами вдохновлены и многие из лучших есенинских стихов последнего периода, из которых прежде всего, конечно, вспоминается знаменитое “Письмо матери”.

Издательский работник Иван Евдокимов так описывал свое первое впечатление от чтения Есениным этого стихотворения:

Августа Миклашевская. 1922

Помню, как по спине пошла мелкая, холодная оторопь, когда я услышал:

Я искоса взглянул на него: у окна темнела чрезвычайно грустная и печальная фигура поэта. Есенин жалобно мотал головой:

Тут голос Есенина пресекся, он, было видно, трудно пошел дальше, захрипел… и еще раз запнулся на строчках:

Дальше мои впечатления пропадают, потому что зажало мне крепко и жестоко горло, таясь и прячась, я плакал в глуби огромного нелепого кресла, на котором сидел в темнеющем простенке между окнами ^[1437].