Онлайн книга «Дети декабря»
|
– Ага, – кивнул я, понимая природу его скоротечных симпатий к украинскому. – Корма надо. – А? – икнул писатель. – Сухого. – Вина? – Нет, – я замотал головой, ужасаясь, что явил ему свою гастрономическую слабость, – кошка. – Вы определились? – нетерпеливо одёрнула продавщица. – Корм, вон тот, – я, не отступать же, показал на яркие пакетики Kitekat, разложенные на зелёной пластиковой стойке, – дайте. – Вам со вкусом рыбы, индейки или говядины? – Разных, – я бросил деньги на прилавок с красно-белой наклейкой, информирующей, что здесь не продают алкоголь несовершеннолетним. – И посчитайте. Писатель засопротивлялся, но я, настояв, расплатился. Мы вышли на улицу, оккупировали зияющую оторванными планками скамейку под низкорослыми акациями. – На фига? – покосился на кошачий корм писатель. – Вкусно, – хоть и пьяный, я всё же смутился. – Шутишь? – Не, реальная тема к пиву! – и, распечатав, я протянул ему пакетик. К кошачьему корму меня приучил друг Гера. У него в районе Фиолента, напротив грота Дианы, была дача. Недавно, когда у его матери диагностировали онкологию и понадобилось лечение в Израиле, дачу продали. А школьниками мы устраивали в светлом пахнущем травами домике затяжные алкогольные марафоны, этапы которых отсчитывались хождениями в туалет. Деньги наскребали с таким усердием, что жгучей болью зудели кончики пальцев. Экономя на закуске, мы съедали всю заготовленную Гериной, тогда ещё здоровой, матерью консервацию, а однажды дошли до сухого кошачьего корма. Он хранился в большом цветастом пакете, и рыжий пушистый кот улыбался с него, как Элизабет Хёрли [52] в роли дьявола. – О, это няма! – заявил Гера. У бурых хрустяшек в форме куриных ножек и рыбок был странный, солоновато-терпкий вкус, идеально подходивший под пиво. И с тех пор я пристрастился. – Ну как? – улыбнулся я, глядя, как писатель пробует кошачий корм. – Нормально, – уж совсем неприлично захрустел он. – А я тебе говорил! Нам, двум захмелевшим котам, оставалось лишь спеть, хоть был и не месяц март. И я вспомнил уместную, так мне казалось, песню из сериала «Друзья». – Драный кот, драный кот, у тебя пустой живот… Своим раскатистым, пробуждающим басом писатель вторил: – Драный кот, драный кот… Но на третьем «Львовском» его вдруг скрутила паника, и он заявил, что в таком виде – «я человек публичный!» – не может шляться по набережной, по Мисхору, по Крыму в принципе, и надо идти – или как уж получится с любой другой формой передвижения – в номер, пусть там и засела бацилла Ляшко. На подходе к даче писатель зазывал остаться, переночевать, и я согласился. Однако вскоре позвонила жена, и голос в трубке, вещающий о грудной дочери и головной боли, переходящей в мигрень, развернул планы, как упырь голову, на 180 градусов, хотя я и затратил некоторое бесполезное, как выяснилось потом, время на переубеждение супруги. Писатель расстроился. Мы долго прощались, как всегда прощаются пьяные, и в результате липких объятий и безответственных клятв я пропустил последний рейсовый автобус в Ялту. – Это знак, это знак! – воодушевился писатель и для чего-то добавил, видимо, вспомнив наш спор о Йейтсе и Сэлинджере: – А Тедди знал! Я перезвонил жене. Она не брала трубку. Писатель возобновил попытки оставить меня у себя, но мы не прожили с ним столько лет, сколько с женой, и я, отвергнув лёгкие варианты, втиснулся в затормозившую попутку, услышав водительское: «Блевать не будешь?» Я помахал налитой головой, и писатель, сунув в окно свою гладкую, почти восковую физиономию, вновь крикнул напоследок: – А Тедди знал! На ялтинском автовокзале неуклюжей хрюшкой я метнулся к кассам – роллеты были закрыты. Стукнул пару раз кулаком – вдруг задержалась припозднившаяся кассирша? – но тут же, испуганный и пьяный, одёрнул себя, думая о полиции, которая по неясным, видимо, глубоко экзистенциальным причинам казалась страшнее милиции. Автобусные платформы остывали от тепла недавнего солнца и мельтешащих ног. Голубые столбы с белыми табличками уходили в цвета смородинового варенья небо. Пищащими эсэмэсками жена подгоняла домой. – Мужчина, куда ехать? – Довезу! – Евпатория, Симферополь! Водилы лениво подходили ко мне, расслабленные, не такие шумные и приставучие, как обычно. Даже их неподражаемые иерихонские голоса, заставляющие либо ехать, либо завидовать глухим, стали нормальными. Водилы знали: этот пьяный, растерянный молодой человек, в зависимости от одежды и степени выспанности тянущий на мужчину, никуда не денется. Я и сам был готов ехать, хоть сейчас, но, называя сумму, всякий раз слышал отказ. – С такими деньгами – это тебе пешкодралом… И я шоркался по вокзальной площади, заключенной меж кипарисовыми холмами, поделенной, как шоколад, на квадратные плитки, вынужденный приставать к ночным прохожим; вдруг едет кто? Сунулся даже к нескольким спящим, дурно пахнущим людям, закутанным во что-то объёмное, бесформенное, но, не выдержав амбре и поразившись собственной глупости, пнул дурную затею под хвост, и она ускакала в сторону ялтинской набережной, где крымские девушки конкурировали с донбасскими беженками за редких, а потому ещё более ценных туристов. Этим летом они приезжали в Крым преимущественно из России. Хотя в Андреевке, где я, планируя написать несколько объёмных статей о Трифонове и Мо Яне, арендовал то ли домишко, то ли будку, слепленную из фанеры и пластика, на полупустом пляже с копеечной жирной таранькой и свежим разливным пивом – из-за чего, собственно, так и не родилась ни одна статья, – мне встретились три серба. С российскими флагами в дорожных сумках и русским Крымом в разгорячённых алуштинской граппой сердцах. Один из них, Зоран, читал Павича с Петровичем, и мы обсудили «Хазарский словарь» и «Атлас, составленный небом», пока Ненад и Душан вспоминали образцовую игру Неманьи Видича [53] в «Спартаке». Кончилось наше знакомство логично – распитием алкогольных напитков в запрещённых местах, и вместе с тем неприятно – отравлением местного производства вином, которое, нахваливая, продал нам в приморском скверике говорливый дед. Жаль, что на ялтинском автовокзале отзывчивых сербов не оказалось. И, чувствуя промозглый холод, наползающий с покрытых хвоей гор, я трезвел, ругался и отчаивался найти варианты уехать домой. Намечался запасной авантюристский план: купить дрянного алкоголя, вновь захмелеть, позвонить жене и, объяснив ситуацию, остаться ночевать – а на деле слоняться, ошиваться, бродить среди сосен и пальм – в Ялте, чтобы ехать рейсовым автобусом утром. Но у окошка единственного работающего магазина меня вдруг окликнули: |