Онлайн книга «Магия моего мозга. Откровения "личного телепата Сталина"»
Иногда мне это удается, помогает настрой и сосредоточение, но легче всего просто взять человека за руку — телесный контакт как бы замыкает этого зрителя на меня. В кабинете сидело всего четверо, но я здорово устал, разнервничался — как тут сконцентрируешься? А просто так подойти к маршалу и шляхтичу, да взять его за руку? Еврей-санитар в мятой форме лапает Великого Вождя! Да еще через стол… Я внутренне содрогнулся. И вспомнил почему-то доброго, хоть и настырного профессора Абеля, которому я был обязан тем, что стал выступать с «психологическими опытами». Абель, как и всякий немец, был материалистом. Он с ходу отверг мои идеи о психодинамическом поле мозга, назвав их завиральными и дилетантскими. «Энергия мозга вытягивает едва на 12 вольт, о каком поле может идти речь?» — горячился он. Я не спорил с ним и кротко соглашался. «Это не чтение мыслей, — уверял меня Абель, — а, если так можно выразиться, «чтение мускулов». Когда человек напряженно думает о чем-либо, клетки головного мозга передают импульсы всем мышцам организма. Их движения, незаметные простому глазу, тобою легко воспринимаются, Вольф. Да, ты часто выполняешь мысленные задания без непосредственного контакта с индуктором. Здесь указателем тебе может служить частота дыхания индуктора, биение его пульса, тембр голоса, характер походки…» Я только кивал, словно китайский болванчик. Да, конечно, наблюдательность — это важно. Зачем зря «расходовать нерв», когда румянец на щеках, испуг или невольное движение «дают подсказку»? Вот и генералы, составившие компанию Пилсудскому, позволили мне «прочесть их мускулы» — каждый из них хоть раз, да глянул влево. Там висела портьера, задергивавшая высокое окно. Я молча прогулялся к окну и отдернул портьеру. — Вот ваша пропажа, пан маршал, — сказал я, передавая Пилсудскому тяжелый портсигар с гравировкой. Маршал хмыкнул только, убирая «пропажу» в карман. — Говорят, вы и будущее прозреваете, пан Мессинг? — сощурился он. — Иногда, пан маршал, — сдержанно ответил я, догадываясь, какой вопрос последует. Шла война с Советской Россией, и поляки то переходили в наступление, то поспешно отступали. Пилсудский носился с идеей Междуморья, рыхлой конфедерации Польши, Белоруссии, Украины, Прибалтики, Венгрии, Румынии, Чехословакии, Югославии и Финляндии. По сути, это была все та же старая мечта о Речи Посполитой, раскинувшейся «от моря до моря», поэтому-то сей проект был встречен весьма кисло всеми, кроме поляков. А вот у Ленина размах был куда большим — Земшарная Республика Советов! Он потому и немцам полстраны отдал с легкостью — знал, что скоро Красная Армия перейдет в наступление и вернет не только Украину с Прибалтикой, но и Польшу. И в Берлине зареет красный флаг, и в Париже, и в Лондоне… Конники Буденного и красноармейцы Тухачевского шли в бой с одним залихватским девизом: «Даешь Европу!» Это был сильный противник, однако польские генералы относились к командарму с презрением: дескать, что нам какой-то бывший поручик, вылезший в «красные маршалы»! — Чем закончится война с Советами? — прямо спросил Пилсудский. — Войско Польское скоро победит, — ответил я осторожно, — но до этого полякам придется отступить чуть ли не до самой Варшавы [10]. Тухачевский, хоть и допустит грубейшую тактическую ошибку, очень опасен [11]. — Это мальчишка! — фыркнул один из генералов. — Поручик! Он всю войну просидел в плену у немцев! Откуда ему было набраться опыта? — Тухачевскому ни за что не удастся выбить наши полки из Киева! — надул щеки другой. Я сдержался и промолчал, хотя обида жгла меня — оба чина смотрели на меня с глумливыми усмешками, и даже не телепату были ясны мысли этой парочки в генеральских погонах — дескать, жиденок-шарлатан случайно нашел портсигар, а теперь дурит нам головы всяким вздором. Тогда я ощутил некую внутреннюю щекотку — мне до боли, до содроганья захотелось совершить маленькую месть и проучить генералов, отстегать их за глупый гонор и заносчивость. Я был раздражен, да что там — взбешен. Обычно сильные эмоции мешают мне сосредоточиться, но холодная ярость, напротив, удесятеряет мою силу. Хватило нескольких секунд. — Пан маршал, — спросил я, — могу ли я сказать кое-что почтенным панам? Пилсудский был хмур и задумчив и лишь кивнул. Глядя в глаза тому из генералов, что сидел ближе ко мне, я сказал: — Пан генерал зря скупает акции украинских сахарных заводов. В Киеве, Житомире, Херсоне и Одессе будут править большевики. Лицо у генерала забавно вытянулось, челюсть у него отвисла, выказывая крупные зубы, желтые от курева, а смотрел ясновельможный пан на меня так, словно увидал перед собой ожившего покойника. Переведя взгляд на генерала, сидевшего поодаль, я проговорил: — Пани Малгожату смущает разница в возрасте, сильно смущает. Чин побагровел и закусил пегий ус, а Пилсудский хмыкнул. Ему понравилось, как я задел офицеров. Штатский не думал обо мне плохо, ему я ничего не открывал, но он сам не сдержал любопытства. Поерзав, штатский вежливо спросил: — А мне вы не можете что-нибудь… э-э… сказать? — Пусть почтенный пан не беспокоится насчет своей дочери, — ответил я. — Она непременно поправится. Ей уже лучше. Увидеть больную девушку, лежавшую в постели, было легче всего — передо мной сидел отец, переживавший за ее здоровье. — Как он мог узнать, что моя Басюня больна?! — воскликнул человек в штатском. Насупленные генералы промолчали, а Пилсудский попросил оставить нас одних. Все покинули кабинет, и маршал спросил: — Пан Мессинг, вы можете открыть мне мое будущее? — Попробую, — сказал я без большой уверенности, поскольку прилив силы вполне мог смениться спадом. Усевшись напротив Пилсудского, я закрыл глаза и сделал несколько медленных глубоких вдохов, погружаясь в то сумеречное состояние, когда раскрывается подсознание и то странное, что сидит во мне, обретает имя действия. |