Онлайн книга «1000 ночных вылетов»
|
Полет необычный [9] — «свободная охота». Это выражение применимо к истребителям, к штурмовикам, а нам оно кажется странным. Летим на бреющем полете, высота десять-пятнадцать метров. Если подняться чуть выше, самолет зацепится за низкую облачность, и тогда совершенно пропадет видимость. А она и так не балует: пятьсот-шестьсот метров. Этого едва хватает для того, чтобы выдерживать курс. На заснеженных дорогах там и тут тянутся войска, и трудно разобраться, где свои, где чужие. Вот эти машут руками — явно свои! А эти? Темная колонна распадается на отдельные группы. Мне видно, как солдаты падают на землю и, прижав к животам автоматы, стреляют. — Давай, Иван! Взрывов мелких бомб не слышно. Разворачиваюсь обратно и вновь прохожу над рассеянной колонной. На дороге чернеют восемь воронок и разбросанные вокруг трупы вражеских солдат. Иван поливает дорогу из пулемета. — Давай, давай, Ваня! Но его не надо подгонять, не надо упрашивать. Он весь прикипел к пулемету, будто влил в него всю свою ненависть, всю горечь недавних отступлений. — Все! Бери курс на аэродром. — Так вон еще бродят фрицы. Давай, Ваня! — Нечем! Весь боекомплект… Опять же на бреющем идем к аэродрому, чтобы пополнить боекомплект и снова в бой. На аэродроме, рядом с посадочным «Т», вижу чей-то неподвижный самолет. Сажусь рядом. Заруливаю на стоянку. — Что там случилось? — спрашиваю у техника. — На чем только прилетели?! — восклицает восхищенно Ландин. — Живого места нет! При посадке развалился. — А чья машина? — Гаврилова и Буйнова. — Живы? — Раз пришли домой, живы. Только отлетались на время: ранены оба… Пока идет заправка и подвеска бомб, торопливо затягиваемся крепчайшим табаком из запасов Ландина. А со старта уже доносится голос заместителя командира полка старшего лейтенанта Бекишева: — Не задерживайся! Живее, живее, орелики! И опять летим над белой степью в белесой мути низкой облачности. Ищем врага. Лишь к вечеру собираются самолеты на свой аэродром. Усталые и возбужденные, летчики направляются в столовую. А на старте остаются два техника — Коля Сафроненко и Валя Антифьев. Их самолеты не вернулись. Но они еще надеются на чудо. Эх, ребята, ребята! Послушайте, о чем скупо перебрасываются между собой летчики: — Над самой колонной загорелся мотор… — Протянул бы немного в сторону! Там же можно сесть. Степь ровная, как стол. — Ты не знаешь Герасимчука… — Я видел, как он пошел на колонну, как крошил немцев. Винтом, колесами, крыльями! Пока не упал… — Это Герасимчук. Точно! — А второй взорвался. Выходит, Руденко? — Наверно, он. Да, чуда не будет. Потому-то Борис Обещенко устало поднимается из-за стола, держа в руке жестяную кружку с пайковым разбавленным спиртом: — За тех, кто вот так погибает в воздухе! За то, чтобы не было фашистской погани на земле! Смерть — за смерть! Чутьем опытного военачальника Паулюс понял, что в создавшейся обстановке необходимо отвести армию от Сталинграда, организовав в последующем прорыв на юго-запад. Мнение командующего 6-й армии разделили все командиры корпусов, срочно собранные на совещание. Командующий группой армий «Б», когда ему сообщили о решении Паулюса, согласился с ним. Но этого было мало, требовалось разрешение Гитлера. А Гитлер и слышать не хотел об отходе. Он считал, что русские понесли слишком тяжелый урон и не способны к решительным действиям. Тем более командующий группы армии «Дон» фельдмаршал Манштейн заверил его, что вверенные ему войска смогут сильным ударом в короткий срок прорвать извне кольцо окружения, выйти на соединение с армией Паулюса и восстановить положение на Волге и Дону. Для усиления группы Манштейна Гитлер приказал срочно перебросить десять дивизий из Западной Европы. И все же советское командование еще надеялось избежать ненужного кровопролития… Сегодня каждому уходящему на задание экипажу вместе с боекомплектом вручается пачка листовок с текстом ультиматума и обращения к немецким солдатам и офицерам. Во избежание напрасного кровопролития им предлагается сложить оружие. Все это утро техники под руководством инженера по спецоборудованию капитана Петухова провозились с самолетом Николая Ширяева. Они установили на нем мощную радиостанцию, пропустив громадный рупор динамика через весь фюзеляж, раструбом наружу к земле. Штурман Ширяева, капитан Лев Овсищер, довольно сносно владеет немецким языком, ему предстоит донести слова правды и благоразумия до немецких солдат. Ширяев сбавляет обороты двигателя, рокот мотора стихает, и самолет планирует, медленно снижаясь к земле, на минимально допустимой скорости кружится над окопами и блиндажами, над дотами и дзотами, над зенитками, танками, над затаившимися фашистскими войсками. — Ахтунг, ахтунг! Ди дойчен солдатен унд официрен!.. [10] Самолет кружится над заснеженной равниной, где закопались в землю обреченные гитлеровцы, о жизни которых беспокоится советское командование. — Немецкие солдаты и офицеры! Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Для сохранения вашей жизни советское командование предлагает безоговорочную капитуляцию! Высота триста метров, двести. Над вражеской территорией едва слышный рокот мотора и металлический голос Овсищера, усиленный динамиком: — Сопротивление бесполезно… Для сохранения вашей жизни… Ширяев увеличивает обороты двигателя. Самолет набирает высоту. Молчаливая земля вдруг оживает вспышками выстрелов, расцвечивается голубыми щупальцами прожекторов. Они шарят по небу, разыскивая самолет-диктор. Ширяев отворачивает в сторону. — Продолжим? — Давай. Опять приглушен двигатель. Опять голос Овсищера, многократно усиленный динамиком, несет слова правды, скрытой фельдмаршалом Паулюсом от своих солдат. Смолкают выстрелы. Немцы слушают обращение советского командования. — Внимание, внимание! Немецкие солдаты и офицеры! Сопротивление бесполезно… Советское командование… вам… жизнь… Голос Овсищера слабеет, затухает. — Что у тебя с аппаратурой? — беспокоится Ширяев и оглядывается назад. Голова штурмана прислонилась к борту кабины. — Петрович! Лева! Что с тобой?! — Ничего, Николай. Уже лучше. Ширяеву видно, как Овсищер вновь подносит к губам микрофон. |