Онлайн книга «1000 ночных вылетов»
|
— Лейтенант Шамаев, доложите о пролете линии фронта! — Минуты две назад прошли, — недовольно отвечает Шамаев. — Сбрасывай бомбы, Иван. — Ты что! Не дойдя до цели? Не буду. — Приказываю сбросить бомбы, лейтенант Шамаев! Иван молчит. Я не ощущаю обычного толчка в момент отделения бомб. Левой рукой ощупываю секторы управления двигателем. Так, второй снизу — сектор высотного корректора. Если его двинуть вперед, двигатель начнет хлопать, стрелять: ему не захочется работать на явно обедненной смеси… — Ваня, сбрасывай бомбы. Мотор барахлит!.. Самолет чуть подпрыгивает вверх. Бомбы сброшены. — Хорошо, Ваня. Теперь разворачивайся и бери курс на аэродром. — Слушай, командир! Я уже устал от этих тренировочек! По прямой вести еще куда ни шло, а вот развороты. Я не умею! — Ты должен, Ваня! Представь, что меня нет, что меня убили… — Слава богу, передо мной твой затылок, и я еще не догадываюсь, какой сюрприз может выкинуть эта голова. — Никаких сюрпризов. Это входит в боевую подготовку. Командир убит, штурман обязан привести самолет на аэродром. — Кому это нужно? — Когда убили Обещенко, Зотов привел и посадил самолет. — Так то Зотов, он сам мечтал стать летчиком. — Иван, прекрати разговоры! Выполняй тренировочное задание! Все! Я закрыл глаза. Ничего не вижу. Ты мне докладываешь всю обстановку! Я прислоняю голову к борту: пусть видит Иван, что мое лицо отвернуто от приборов, что я ничего не вижу. А я и так ничего не вижу. Вестибулярный аппарат человека какими-то тонюсенькими нервишками связан со всеми другими органами чувств, их информация, их взаимосвязанное влияние друг на друга позволяют сохранять нормальное положение тела в пространстве. Сейчас я лишен главного — зрения, и мой вестибулярный аппарат напоминает гироскоп, в котором вдруг сломалась ось вращения, — он куда-то проваливается, падает… — Не слышу доклада, Шамаев! Как высота, курс полета? — Высота тысяча метров. Курс нормально. — Хорошо. Докладывай через минуту. — Чего докладывать — вон перед носом аэродром! Пожалуйста, бери управление и заходи на посадку! — Лейтенант Шамаев, на посадку зайдете вы! — Это… это издевательство! Я никогда… — Лейтенант Шамаев, выполняйте приказ! — Но я… Правда, я никогда не пилотировал самолет, не заходил на посадку! — Ваня! Будем заходить вместе. Ты только докладывай все действия, а я подскажу, что делать. Убирай газ. Снижайся. — Снижаюсь. — Входи в круг, как обычно вхожу я. Левым разворотом. Иди параллельно старту. — Так и делаю. — Хорошо. Вижу, что так. Но… представь все-таки, что меня нет или я ослеп. Да, да, я ослеп… Дай красную ракету. — Но это сигнал бедствия! — Такое у нас тренировочное задание. Давай! Что-то долго копошится Иван в своей кабине. Наконец слышу выстрел… — Где проектируется крыло? — Кончик подходит к «Т». Ого! Они нам весь старт зажгли! — Хорошо. Где крыло? — Отошло от «Т». — На сколько? — Примерно на ширину крыла. — Начинай третий разворот! — Выполнил. — Высота? — Триста метров. — Снижайся до двухсот. Где проектируется «Т»? — Градусов двадцать до линии огней. Ее отлично видно! — Хорошо. Начинай четвертый разворот. Выходи на линию посадки. — Вышел. — Где проектируется нос самолета? — Ниже «Т». — Высота? — Сто пятьдесят! — Чуть подтяни! Так. Где «Т»? — На носу. — Убирай газ. Нет, не полностью. Снижайся положе. Еще положе! Сдвигаю на затылок очки, закрываю лицо перчатками и в то же мгновение ощущаю удар. Самолет подпрыгивает. Придерживаю рукой штурвал. Еще удар. Какое-то время самолет катится, затем останавливается. Ну, вот и сели… — Сели! Сели! — радостно вопит Иван. — Зачем выключил двигатель? — Ваня, иди на старт. Проси кого-либо отрулить на стоянку. Я ослеп. — Ты что?! — Да, Ваня. Вой «санитарки» замирает возле самолета. — Что у вас произошло? — слышу я голос командира полка. — Товарищ командир! Он… он ослеп! — задыхаясь от волнения, произносит Иван. Кто-то взбирается на самолет — мне слышно, как он вздрагивает, — сильными руками поворачивает мою голову и проводит по лицу, стирая пот… — Видишь? Отрицательно качаю головой. — Да-а… Помогите его в «санитарку»! — Я сам. Я сам. Выбираюсь ощупью на крыло. Спускаюсь ниже, придерживаясь за борт руками. Потом останавливаюсь. Меня подхватывают несколько сильных рук… В полдень, когда все ребята нашей эскадрильи отсыпаются после полетов — я это узнаю по храпу Казюры, назначенного командиром второго звена после гибели Бориса, — мне видно окошко в нашей избе. Да и окошко ли — просто расплывчатое багровое пятно света сквозь резь в глазах. Это все, что я вижу. Остальное время для меня не имеет границ — сплошная темнота. Такие же темные и мысли. Тягостные, беспокойные и, с чьей-либо точки зрения, наверное, глупые. Но я могу теперь мыслить только так утилитарно-примитивно: слепота уже неоспоримый факт. Если первые дни полковой врач, заходя ко мне, пытался как-то меня утешить, то теперь он даже не появляется. Перебираю в памяти всех виденных слепцов. Согласиться на эту жалкую участь? Жить в зависимости от поводыря? Кому нужна такая жизнь? И вообще, разве можно называть жизнью животное существование, иллюзию жизни? Ничего не видеть, быть зависимым в полном смысле от всего и от каждого, прислушиваться, ощупывать, судить о мире не по его краскам, а с помощью осязания и быть обузой… Себе, обществу, родным. Нет, я сделаю так, чтобы никому не быть в тягость. Вот только дождусь, когда ребята уйдут на полеты… Затаившись, лежу на койке и жду. Прислушиваюсь к малейшему шороху. Ага! Ребята уже поднимаются. Вполголоса переговариваясь, натягивают на себя комбинезоны и сапоги и по одному, по два покидают общежитие. Кажется, уже ушел последний. Я сажусь на койке, ощупываю развешанную на спинке стула одежду. На гимнастерке тихо звякают ордена. Я усмехаюсь: даже награды не нужны слепому. А пальцы шарят дальше. Ага, вот ремень, кобура… Легкая! Еще не дотрагиваясь до нее, понимаю, что пистолет исчез. Но я машинально ощупываю, расстегиваю — пустота! |