Книга Горестная история о Франсуа Вийоне, страница 42 – Франсис Карко

— Ну как? — встрепенулся Франсуа. — Открыли?

— Пока нет, — хмуро ответил Ренье. — Замки не поддаются.

— А что Колен?

— Помогает.

И действительно, когда Франсуа вернулся в ризницу, оба занимались сундуком: Колен держал крышку, а Маленький Жан спокойно и сосредоточенно копался отмычкой в третьем замке, который никак не хотел открываться.

— А, это ты, — увидев Франсуа, бросил Колен. — Иди сюда. Подержи.

Сам же он, сменив Маленького Жана, вставил в замочную скважину новую очень тонкую отмычку, почти сразу же вытащил, взял другую, вставил, и вдруг лицо его просияло.

— Ну? — бросил Маленький Жан.

Колен подмигнул, улыбнулся, и Франсуа, который каким-то шестым чувством ощутил, как язычок замка стронулся с места, кивнул Маленькому Жану.

— Пошло! — подбодрил тот Колена, у которого весь лоб был усеян каплями пота. — Давай, не боись!

— Поддался! — воскликнул Колен внезапно охрипшим голосом. — Раны Христовы, получилось!

Он отодвинул Франсуа в сторону, открыл сундук, сунул туда обе руки и извлек сперва кипу каких-то бумаг, а следом мешок из грубой холстины.

— Вот он, родименький! — радостно произнес он.

Франсуа побежал позвать Ренье, а потом они вчетвером, сидя на полу, сосчитали добычу. На каждого вышло по сто двадцать экю. Это было просто здорово! Каждый получает сто двадцать золотых экю; правда, из них они решили заплатить Табари и скинуться на завтрашнюю пирушку.

— А что с сундуком? — спросил Франсуа.

Маленький Жан сложил туда бумаги, которые разлетелись по полу, запер замки, и через несколько минут вся четверка была уже по другую сторону стены, где их дожидался Табари.

— Ну что? — нетерпеливо осведомился он.

В ответ Колен рявкнул:

— Плащи? Где плащи? Давай их живей сюда! А решетку ты собираешься унести или так и оставишь ее здесь у стены?

— Сейчас унесу, — опешил Табари.

— Ну так делай быстрей, лопух!

Табари торопливо схватил решетку, отнес ее в дом, где ее заранее приглядели, возвратился с плащами и робко поинтересовался:

— Так что, ничего не вышло?

— Не твое дело! — отрезал Колен.

— Но почему?

— Потому.

— Но я же имею право знать, — жалобно возразил Табари, который боялся, что ему ничего не заплатят.

Колен вытащил нож.

— Право? Какое такое право? — зловеще ухмыльнулся он.

Приставив к животу Табари острие ножа, Колен посоветовал ему, если он дорожит своей шкурой, заткнуться и следовать за ними.

— Хорошо, хорошо, — запричитал Табари.

Правда, по дороге Колен выдал ему обещанные деньги и пригласил прийти завтра на пирушку, после чего велел всем разойтись по домам, чтобы не возбуждать подозрений, и тут же нырнул в темный проулок.

Погода выдалась на следующий день прекрасная. Франсуа позавтракал с каноником, а днем отправился в квартал Кордельер, где его поджидала мать. Он был в веселом, радужном настроении и сообщил матери, не вдаваясь, впрочем, в объяснения, что месяца на два, на три отправляется в далекое путешествие. Старушка очень огорчилась, даже всплакнула, но Франсуа, занятый своим планом, не стал с ней спорить и в тот же вечер оповестил мэтра Гийома, что покидает Париж.

— Нашел время, ничего не скажешь, — удивился каноник. — Ты что, сделал какую-нибудь глупость?

— С чего вы взяли?

— А иначе зачем тебе уходить?

Франсуа глянул на него, пожал плечами, поднялся к себе в комнату, потеплее оделся и с преотличным аппетитом отправился перекусить. Встретив Ренье, он сообщил ему о своем намерении.

— Колен тоже так решил, — сказал Ренье. — Вы вместе уходите?

— Значит, Колен тоже?

— Ты куда отправишься? — поинтересовался Колен, когда Франсуа отвел его в сторонку для разговора. — Я, например, в Орлеан.

— Значит, выходим вместе?

— Так куда ты идешь?

— В Анже, — с заговорщицким видом ответил поэт. — У меня там имеется еще один дядя, он аббат, и, надо думать, деньжата у него водятся. В случае чего, поможешь мне?

— Договорились, — хлопнул его по плечу Колен.

Никто не спал в домах, всюду горели свечи; на улицах, в харчевнях, в церквях, сквозь витражи которых изливался яркий разноцветный свет, было полно людей, и время от времени раздавался перезвон колоколов. За несколько минут до полуночи начался праздничный трезвон. Пошел снежок. Рождество! Франсуа и его друзья изрядно под мухой направлялись в «Яблоко», распевая песни; иногда шутки ради они пытались окружить девиц, идущих в церковь, и те со всех ног удирали от них. Рождественские песнопения, небесная музыка и рокот органов создавали на острове Сите праздничное настроение, но все эти звуки перекрывал громовый голос главного соборного колокола, размеренные удары которого разносились по всему городу.

— Прощай! Прощай! — в такт ему приговаривал Франсуа.

Никогда еще у него не было такого приподнятого настроения. Он обращался к людям и к вещам, приветствовал их, походя импровизировал стихотворные строчки, потом снова возвращался к ним, придавал ритм, а когда друзья удивились, чего это он так разрезвился, бросил им:

— Ничего странного. Разве не естественно накануне отъезда написать завещание.

— Ты пишешь завещание? — усмехнулся Маленький Жан. — Тогда не забудь в нем и меня.

— Слушайте!

— А дальше? — поинтересовался Колен, когда Вийон вдруг умолк.

— А дальше пока нет, — с сожалением сообщил Франсуа.

Оставив незаконченной первую строфу, он перешел к следующей:

Маленький Жан широко раскрыл глаза.

— Что это ты несешь про тюрьму? — пьяно пролепетал он. — Тебя пока не посадили. А насчет твоей души…

— Что же?