Онлайн книга «Мятежная совесть»
|
* * * Регулярно читая газеты, мы узнали о предложениях Советского правительства по поводу мирного договора с Германией. Антифашистский актив собирал подписи под резолюцией, одобрявшей эти предложения. Большинство военнопленных охотно подписало резолюцию, в том числе и майор авиации Граф, награжденный «Рыцарским крестом». Он сделал это добровольно, без всякого нажима. Это была очень деятельная натура. Граф не уставал рассказывать, как и сколько самолетов он сбил, как солдаты армий западных держав-победительниц разграбили и разгромили его квартиру и так далее. Вернувшись из советского плена в Западную Германию, воздушный ас утверждал, будто его вынудили подписать резолюцию; в воздухе он проявлял, видимо, больше мужества. Бурные дискуссии вызвало объединение в тогдашней восточной зоне коммунистической и социал-демократической партий в Социалистическую единую партию Германии. Те из офицеров, которые обычно подчеркивали, что ничего не смыслят в политике, вдруг поняли значение этого события и весьма определенно выразили свое отношение: – В наших западных зонах мы этого ни в коем случае не допустим, да и добиться этого, вероятно, будет не так уж трудно. Руководителей социал-демократии мы подкупим, как это сделали в свое время с Эбертом, Носке и другими. Коммунистов же постараемся отстранить от дела, а лучше всего – совсем убрать. Придет время – будем знать, как действовать. И они самодовольно ухмылялись, уверенные в успехе. А затем продолжали утверждать, будто «ничего не смыслят в политике», а тем более о ее «продолжении иными средствами». Об этом здесь говорили много, пожалуй, даже слишком много. События прошлого непрерывно пережевывались, страсти подогревались. Были любители воскрешать мрачные тени минувшего, восстанавливать в памяти выигранные бои. О проигранной войне редко кто заговаривал, почти никто не вспоминал и о ее преступном начале. Война объявлялась ниспосланной богом, словно такое же естественное явление, как рождение и смерть. Реакционеры считали, что критически относиться к ошибкам прошлого – значит предавать Германию. Но говорили не только о минувшей войне, поражения в которой разбирались так, словно это были победы. В умах «специалистов» уже планировалась будущая война. Каждый с роковой тщательностью старался что-нибудь придумать в своей области. Тяжело было слушать разговоры этих стратегов двух проигранных мировых войн. Иногда, впрочем, были и забавные эпизоды. Вот комичный случай, героями которого были два генерала. – Если бы вы были Сталиным, – начал один генерал, – а я вашим начальником генерального штаба, то я бы вам сказал… – Можете говорить, что угодно, но, пожалуйста, не называйте меня «товарищем Сталиным», – запротестовал второй генерал. – Ну ладно, тогда так: «мой генералиссимус»… Второй генерал удовлетворенно улыбнулся и стал внимательно слушать. – Я предлагаю немедленно оккупировать всю Западную Европу. Наши танки, не встречая серьезного сопротивления, продвинутся вплоть до Атлантики, и весь мир окажется у наших ног. При этом начальник «красного генерального штаба» гордо ударял себя в грудь. – Увы, это верно, дорогой мой. Но я, к сожалению, не генералиссимус, а нахожусь в плену и целиком завишу от этого человека. Им и в голову не могло прийти, что такое государство, как Советский Союз, никогда не использует свою силу для завоеваний. Их мышление не выходило за пределы милитаристского. Лишь немногие генералы нашли в себе мужество пересмотреть свои старые воззрения. Мне захотелось снова поговорить с Альтрихтером, и я мимоходом заглянул в генеральский барак. Там жизнь шла своим чередом: одни играли в карты, другие болтали, кое-кто читал или писал. Помещение производило впечатление такого же чистого и ухоженного, как его жители. Не успел я открыть рот, как кто-то нарочито громко произнес: – До чего противные насекомые клопы! Сперва они коричневые, под нажимом становятся ярко-красными и испускают вонь до небес. Это был мой прощальный визит к генералам в Красногорском лагере. На следующий день меня с эшелоном отправили в Моршанск. * * * Дорога заняла примерно две недели. Наш новый лагерь номер 6064, расположенный довольно далеко от города в густом лесу, был гораздо больше Красногорского. Внутри лагеря – несколько рощ и даже озеро. Это был трудовой лагерь, преимущественно для солдат. Работали в лесу и на полях. Там не было такой сплоченной реакции, как в Красногорске, лишь отдельные реакционеры выделялись своими смехотворными замашками. Как знак своего мировоззрения и сословия одни носили черно-бело-красные кокарды{21}, другие монокли, третьи – и то и другое. Солдаты смеялись: – Пусть-ка доберутся домой! Там им многое покажется чудным. У старших офицеров был свой лагерный психоз: они строили виллы, конечно, на бумаге. Над этим «трудились» неделями. Архитекторы и солдаты – строители по профессии, вычисляя количество кирпича, цемента и дерева, необходимое для будущих вилл, зарабатывали табак, в крайнем случае – махорку. Ухмыляясь, солдаты говорили: – Что касается вилл, то этому пришел конец. Наступит время, когда эти голубчики будут рады, что живут в сарайчике, а накрываются газеткой, вроде «Гамбургер фремденблатт»{22}. Пусть сперва восстановят Германию, которую они разрушили. Вернемся домой – я для них палец о палец не ударю. Заметной фигурой в лагере был старый подполковник Маурер, призванный во время войны из запаса. Маленький, седовласый, живой, он был профессором ботаники и любил читать лекции по своему предмету. Их охотно слушали. Все любили его. Искренний, скромный, он говорил все напрямик и был неизменно любезен. Когда он согласился сотрудничать в Союзе офицеров, реакционеры отвернулись от него. Альтрихтер и Брейер остались в Красногорске, поэтому изучение русского языка я продолжал с профессором Маурером. Правда, времени на это у нас оставалось мало. Постепенно бараки сносились – лагерь собирались расформировывать, и требовались все наличные рабочие руки. В колхозе я работал переводчиком. Мне приходилось разговаривать с агрономами. – Мы вам ничего плохого не сделали и не собирались делать. Вы сами многое разрушили и теперь должны помочь нам восстановить все. Это необходимо. И тогда мы станем друзьями – навсегда! – Такие слова я слышал неоднократно. Говорилось это спокойно, уверенно, без ненависти. Военнопленным, которые хорошо работали, колхозы подчас давали то огурцы, то помидоры, то картошку. – Кто работает, должен есть, – обычно говорили они, Я попадал порой в неловкое положение, если кто-нибудь безудержно ругал советских людей, а меня внезапно спрашивали: – Что он говорит? Помню случай во время сбора помидоров. Верхние плоды снимали еще зелеными на засол. – В этой злосчастной стране даже помидорам не дают дозреть. Все равно – и так, мол, сожрут! – ругался кто-то. Мне было стыдно переводить это, и я быстро придумал: |