Онлайн книга «Танки повернули на запад»
|
Читает помпотех командующего армией полковник Дынер. Последующие занятия наметим завтра же… Мы расстались затемно. Я попросил секретаря политотдела проводить меня к дому, где остановился Покидаев. В узких сенях задел ногой пустое ведро. Но на грохот никто не обратил внимания. Из комнаты доносился грудной женский голос: Твоя рубашка сохнет на заборе,
Качает ветер рукава слегка.
Я прислушался: Ты защищать страну уедешь вскоре,
Пойдешь в атаку впереди полка.
Может быть, секретарь политотдела ошибся? Я неуверенно постучал в дверь. Откликнулись одновременно два голоса. Мужской: — Заходите! И женский, тот, что пел: — Кого еще надо? Дернул на себя ременную петлю, заменявшую ручку. В комнате темно, пахнет табаком, щами, овчиной. — Здесь остановился полковник Покидаев? — Угадали. Ната, завесь-ка окошко да зажги свет. Поищи свечу. Так кому это полковник Покидаев требуется? — Мне, Попелю, Покидаев требуется. — Николай! Зашел-таки, не забыл старую дружбу. Тапочки прошлепали по полу. Мы обнялись. — Ну, когда же там свечка будет? — нетерпеливо крикнул в темноту Покидаев. — Не запряг, не нукай. Я тебе не ординарец, — скороговоркой отозвался уже знакомый мне женский голос. Но свечка все же загорелась. Осветила стол с двумя мисками, кусками хлеба, мятой алюминиевой флягой, зеленым телефонным ящиком, беспорядочной стопкой газет. — Так и живем, — неопределенно произнес Покидаев. — Живем — хлеб жуем. Он не мог решить, как знакомить меня с женщиной и знакомить ли вообще. Но она сама подошла и протянула руку: — Наталья. Покидаев нечленораздельно объяснил: — Наша официантка… военторговская… Такая рекомендация, видно, не понравилась женщине. Она недобро прищурилась на Покидаева, солдатским движением расправила складки на гимнастерке, сразу обтянувшей высокую грудь: — Старые дружки встречаются, женщине тут делать нечего. Накинула ушитую в талии шинель, надела офицерскую ушанку и сильно хлопнула дверью. Покидаев прошелся по комнате, не находя начала разговору. Он заметно постарел. Седовато-серая щетина покрывала морщинистые щеки, отвисшую складку второго подбородка. Заговорил с наигранной мужской бравадой: — Испошлился, думаешь, Покидаев?.. Ничего подобного. Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Помолчав, продолжал: — Я к ней сначала не только как к женщине, но и как к дочери… Без меня бы по рукам пошла. Долго ли среди нашего брата… Ну, чего глядишь, будто не узнаешь? Я это, Иван Покидаев. Бывшая краса и гордость Военно-политической академии, начальник политуправления, член Военного совета и прочая, прочая… — Нет, не тот Иван. — А ты того знал? По речам, по совещаниям? А в душу заглядывал? — Что ж там у тебя происходило? — Всякое. Не едиными речами жив человек. В какое время выходили в руководители? Понимать надо. Ты не думай, будто я двоедушничал когда-нибудь. Но тяжко было. Тоска наваливалась. А с кем поделишься? Попробовал раз выпить. Гляжу, отлегло. И ведь вы, дружки, знали, что Иван втихую насасывается, а молчали. При встречах руку жали. — Может, справедливо бранить меня. Только зря вокруг виноватых ищешь. — С себя ничего не снимаю. Вдруг с тревогой, с комком, застрявшим в горле: — Коля, дружок, не могу я на ноги встать! Народ кровью обливается, Родину отстаивает… Погибнуть бы и мне с честью — лучшей доли не надо. И сыны гордиться будут, и жена все простит… Слушай, Николай, в твоей ведь власти, переведите куда-нибудь Наташку. — Любит она тебя? — Бог знает. Переживет. Двадцать один год, а мне сорок три. Все равно каша не сварится. О своих былых чинах-званьях я не жалею. Хочу себя человеком почувствовать, политработником, большевиком… Я уехал от Покидаева в третьем часу ночи. Откомандировать Наташу оказалось делом нехитрым. Остальное же складывалось не особенно удачно. Летом я вызвал к Покидаеву жену. Но он не пожелал ее видеть: «Не могу, пока не стану прежним. Она меня не таким знавала». Несколько раз из частей его привозили пьяным. На политработе такого больше нельзя было оставлять. Направили в Москву, в распоряжение начальника тыла. И там он продолжал катиться все по той же наклонной… Порой утверждают, что война отлично воспитывает и закаляет характеры. Не всегда и не все. Многих война действительно выпрямила, сделала, как мы говорим, настоящими людьми. Но были и такие, как Покидаев. Если случалась трещина, война своим острием расширяла ее, ломала человека… В телефонных звонках, в торопливых встречах, в табачно-дымных совещаниях, срочных отъездах и приездах смешались дни и ночи. — Лыжная бригада прибыла… — Начальник политотдела воздушно-десантной дивизии… — Командир танкового батальона по вашему приказанию… Каждая дивизия, бригада, полк — это тонны продовольствия, цистерны горючего, вагоны боеприпасов. Метель продолжает свое злое дело. Единственная узкая дорога, с трудом проложенная от станции снабжения, тонет в белом мареве. Снег высокими буграми обложил каждую машину, придавил сверху кузов. Задремал шофер в кабине — теплее все же, чем на ветру, — а потом еле открывает дверцу. На десятки, когда не на сотни километров стоят машины. Ждут бензина, ждут дороги. Подходит, наконец, эшелон, и вдруг выясняется: горючее прибыло, а вот масло не погрузили. Но даже когда на станции снабжения есть и горючее, и масло — как доставишь его к каждой автомашине? Сами-то машины недвижны. Политотдел армии переместился на дорогу. Журавлев пробирается в небольшие лесные деревушки, население которых не угнано немцами: — Помогите, товарищи… Постепенно на трассе появляются пункты обогрева (шалаши, землянки с раскаленными печурками). Стрелковые батальоны превращаются в дорожные. Тронулись машины. И снова замерли: пробки, двум полуторкам не разойтись на дороге, подобной траншее между высокими сугробами. Журавлев подпирает красными обмороженными руками голову: — Надо делать кольцевую, пустить все движение в одну сторону. Иначе не выполним поставленную задачу. Прошу дать санкцию. — Санкцию легко дать. А вот дорогу кольцевую построить — дело куда более трудное. — В противном случае не обеспечим выполнение задачи, — упрямо повторяет Журавлев. |