Книга Друг мой, враг мой..., страница 139 – Эдвард Радзинский

Помню, вошел в кабинет Ежова и изумился: огромный стол выдвинут в центр, за ним – Ежов и двое следователей, я их видел в наших коридорах. Они играли в карты.

– Садись с нами, товарищ Фудзи, – пригласил Ежов.

Я сел за стол.

– Выпить хочешь? Великолепный коньяк. Такой в Париже тебе не по карману! Вчера арестовали твоего начальника, бандита и иуду Ягоду. Вот протокол обыска читаем и удивляемся. Сколько же он наворовал! – и он стал читать протокол: – Вин разных – тысяча двести двадцать девять бутылок. Ничего себе! Коллекция порнографических снимков – три тысячи девятьсот четыре. Антикварных изделий – двести семьдесят штук… Контрреволюционная троцкистско-зиновьевская литература – пятьсот сорок две книги. Берег их книги, хранил все, что касалось мерзавцев, – и, усмехнувшись, постучал по тарелке, стоявшей между бутылок. На ней лежали две пули. Поймал мой удивленный взгляд. – Не помнишь? Я ведь при тебе докладывал товарищу Сталину. Это пули, которыми расстреляли мерзавцев Зиновьева и Каменева. Их тогда забрал подлец Ягода. А я их забрал сегодня у него. – Он посмотрел на меня в упор. – Можешь потрогать. Исторический сувенир.

Трогать я не стал.

(Никому не принес удачи этот «сувенир». И карлику в будущем придется понять, что то были не просто пули, а эстафетная палочка смерти, которую эти глупцы усердно передавали друг другу под смех моего великого друга.)

Пока я рассматривал пули, под столом вдруг кто-то начал осторожно… расстегивать мою ширинку.

Я дернулся, опустил руку. Рука уперлась в маленькое личико, в густые волосы.

Ежов покатился со смеха:

– Мы играем в две игры – в карты и в это.

Он просветил меня. Игра в «это» заключалась в том, что «барышня» во время игры в карты делала минет кому-то из играющих. Задача была «продемонстрировать подлинную большевистскую стойкость» – не показать возбуждение. Задание для остальных – вычислить «счастливчика». Тот, кто неверно показывал, выбывал из игры. И это в нашей стране с официальной пуританской моралью!

– Спасибо, – сказал я, – в такие игры не играю. – И тихонько отодвинул личико под столом.

– Педик или импотент? – деловито спросил Ежов.

– Я неточно выразился. Играю, но с другими дамами и в другой обстановке. В этих делах не люблю коллектива.

– Как ты сам считаешь… – задумчиво проговорил Ежов. – Не пора ли тебя арестовать? Ты друг Папулии… друг Лакобы… друг Енукидзе… друг многих, оказавшихся вредителями и изменниками. Но товарищ Сталин к тебе по-прежнему добр… – Он встал и торжественно объявил: – Руководство решило поручить вам… – (перешел на «вы»), – ответственную работу. Вам оказано большое доверие, товарищ Фудзи. – Он насмешливо глядел на меня. – Решено отправить вас руководить поэтами, художниками, скульпторами… кто там еще… театрами. С завтрашнего дня вы назначаетесь начальником Управлением по делам искусств в вашем родном городе Тифлисе. Но ваша первая, главнейшая обязанность – выявить проникших в художественную среду, замаскировавшихся зиновьевско-троцкистско-бухаринских бандитов.

Я ничего не ответил. Я помнил: с назначения в Грузию начался конец нашего друга Енукидзе.

Накануне отъезда меня вызвал на дачу Коба. У него было обычное ночное застолье. В Большой столовой за столом, уставленным нашей грузинской едой, сидел Коба. У окна стояли Молотов и Каганович.

– Давайте позавидуем нашему другу Фудзи. Будет жить в нашем родном городе под нашим жарким солнцем. Если тебя арестуют, Фудзи, или потребуется еще какая помощь, пришлю к тебе Буденного с пулеметом. А сейчас садись к столу. Ешь, пей, пока члены Политбюро спорят. Кстати, может, поможешь им? Не в службу, а в дружбу, подойди к окну…

Я подошел.

– Видишь самую яркую звезду?

Действительно, над деревьями на ночном небе мерцала голубым светом яркая везда.

– Вот Молотошвили утверждает, что это звезда из созвездия Орион. А что утверждает наш другой астроном?

– Это Кассиопея, – сказал Каганович.

Они уже давно поняли: Коба очень любил, когда сподвижники спорили.

– На что спорите, товарищи астрономы?

Оба молчали.

– Я так думаю, проигравший товарищ должен будет завтра повеселить мою Хозяйку, залезть под стол и кукарекать. Итак, что думаешь про звезду ты, Фудзи? Помоги нам! Иначе как тебе культурой руководить без знания астрономии?

И тут меня прорвало:

– Я, Коба, пока плохо разбираюсь в звездах, да и в культуре тоже. Но куда больше знаю о том, кто руководит нашей безопасностью… благо сам там работаю. – И я подробно рассказал об «игре в карты» в кабинете Ежова.

Наступила тишина.

– Ай-ай, какая нехорошая история. Что будем делать с товарищем Ежовым? – спросил Коба Молотова и Кагановича. Те молчали.

Коба повторил:

– Так что же будем делать с товарищем Ежовым? – и, усмехнувшись, закончил: – Я думаю так: будем ему завидовать!

Лысый потный Каганович оглушительно захохотал, захлопал в ладоши. Он руководил чистками на периферии и только что вернулся, отправив на расстрел весь Ивановский комитет партии. В Москве его ждали хлопоты. Весной Ежов арестовал всех начальников железных дорог. Каганович, будучи наркомом путей сообщения, с готовностью отдал их на расстрел. Но Ежов расстрелял и вновь назначенных. После чего кадров не хватало, и Кагановичу на должности начальников дорог пришлось поставить проводников. В его отсутствие Ежов ликвидировал и тех. «Железный Лазарь», как его называл мой друг Коба, начал тревожиться за себя. Оттого сейчас хлопал с особым усердием.

В это время в столовую вошел сам Ежов.

– А мы тут о тебе говорили, Николай, – сообщил Коба, – и по-доброму завидовали тебе.

Непонимающий Ежов испуганно смотрел на него.

– Ну, давай, что у тебя там?

Ежов передал Кобе очередную папку со списками приговоренных.

– Здесь три тысячи сто шестьдесят девять человек, товарищ Сталин. Это разоблаченные и арестованные враги народа. Наше предложение: судить их всех по первой категории.

Коба молча протянул списки Молотову.

– Я уже читал, Коба.

– Ты прочел внимательно?

– Очень внимательно.

– Все-таки погляди, Вячеслав, там нашего Фудзи случайно нет?

– Нет, товарища Фудзи там нет, – ответил Ежов.

– Тебя не спрашивают. Зато есть старый знакомый Фудзи… и твой прежний дружок, Молотошвили, мерзавец Шляпников. Не забыли такого?

– Троцкистская сволочь, – отозвался Молотов.

Я промолчал.

– Ну что, рука не дрожит, Вячеслав? – веселился Коба. – Будем подписывать?

Молотов подписал.

– Хочешь тоже подписать, Лазарь?