Книга Четыре друга на фоне столетия, страница 50 – Вера Прохорова

Но он просто был художником.

Для которого самым главным было — рисовать.

А потому он даже не задумывался о том, в какое время возвращается в Советский Союз. Где в 1937 году статус приехавшего из-за границы был уже готовой статьей и приговором.

Считается, что от репрессий Фалька спасло заступничество бывшего тестя, Константина Станиславского. И мудрость — отъезд в Среднюю Азию, куда его позвал друг, летчик Андрей Юмашев.

Совершивший полет через Северный полюс в Америку герой Юмашев читал лекции, а Фальк рисовал.

Но скорее всего, Фальку опять повезло…

* * *

Так что совсем не случайно, что вес мои герои встретились под одной обложкой. Все они жили в одно время и в одном месте.

Те годы принято называть «мясорубкой». Но я бы предложил еще одно определение — «лотерея». Иначе объяснить смерть одних и сохранность других вряд ли возможно. И Фальку мог выпасть другой жребий.

Но его пощадили.

Хотя трагедий в его жизни тоже хватало. И дело не в постоянном страхе ареста или высылки. Во время Великой Отечественной Роберт Рафаилович потерял сына.

Печально знаменитое постановление 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», фактически уничтожившее Зощенко и Ахматову, чьи произведения в этих журналах были опубликованы, стало точкой отсчета нового, «мертвого» времени советского искусства.

Среди прочего в постановлении обличались произведения, «культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада».

Вскоре появилось и другое постановление, на сей раз посвященное работе драматических театров.

«Абортарий» при советском учреждении культуры заработал на полную мощность.

Русский язык «обогатился» новым ругательством — «безродный космополит». Правильные (читай — идеологически верные) художники теперь были патриотами, а все остальные — этими самыми безродными космополитами.

Фальк конечно же оказался во втором лагере.

Он остался без работы, так как театры, даже успевшие заключить с ним договоры, были обязаны их разорвать.

Одним из популярных в народе рифмованных присказок в то время стало двустишие: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом».

* * *

Жил Фальк очень бедно, почти за копейки продавая работы, которые сегодня стоят сотни тысяч.

При этом, бывая в домах своих более успешных — в финансовом отношении — коллег, не испытывал ни малейших уколов зависти и обиды от собственной полуголодной жизни.

У Кончаловского сидели за роскошно накрытым столом, а у Фалька главным угощением была миска с манной кашей. Но сам Фальк ни о чем другом и не мечтал.

Потому что у него существовало главное, то, во имя чего.

А за своей слабостью — на многих он производил именно такое впечатление — художник скрывал высшую силу, которая позволяла ему жить так, как хотел именно он. И не поступиться ни единым принципом.

Фальку удавалось то, о чем другие и не помышляли. Он владел искусством жизни. Не говоря уже о том, что само искусство было в нем.

Так, как писал Среднюю Азию Фальк, ее не писал никто. Хотя лично для меня он в первую очередь певец Москвы с ее старыми переулками и древними церквами.

Квартира Фалька находилась в знаменитом доме Перцова, что возле храма Христа Спасителя. Тогда храма уже не существовало, на его месте планировалось возвести громадный Дворец Советов, который венчала бы гигантская статуя Ленина.

Можно только догадываться, с какими словами грядущее строительство обсуждали обитавшие в доме художники, — кроме Фалька, квартиры там были у «бубново-валетчиков» Александра Куприна и Василия Рождественского.

А может, никаких слов и не звучало. Потому что политикой Фальк не интересовался никогда. Не потому, что боялся, просто его жизнь шла по другой, параллельной прямой.

И куда больше его волновали уцелевшие церквушки, которые он без устали зарисовывал.

Как он написал соседскую церковь Ильи в Обыденском переулке!

Да и поговорить с соседями ему было о чем. Например, с художником Василием Рождественским, тоже почитателем музыки, они спорили — кто из пианистов лучше: Рихтер или Софроницкий. Рождественскому больше нравился Владимир Софроницкий. А Фальк неизменно защищал друга.

Он, кстати, пробовал написать портрет Рихтера. Но из этого так ничего и не вышло, остался лишь набросок.

Живи Фальк сегодня, он был бы не то что звездой — истинной славы ему хватало и при жизни, — но миллионером точно. Как его ученик Илья Кабаков, являющийся одним из самых модных и желанных художников мира.

Впрочем, лично у меня сложилось впечатление, что Фальк всюду — и в свободном Париже, и в сталинской Москве — вел исключительно ту жизнь, которую хотел. И вокруг него были не время и строй, а пространство, в котором находилось место лишь тем, кого он хотел видеть.

Да и плата за избранный образ жизни, по меркам его времени, была не столь уж серьезна: напрямую Фалька не коснулись репрессии. Его просто не выставляли.

Хотя, как знать, не это ли самая страшная кара для художника. И уместно ли здесь понятие «просто».

Один из друзей Марка Шагала, с которым Фалька связывали годы дружбы, художник Ладо Гудиашвили от того, что ему не позволяли выставляться, приходил в отчаяние и даже принимался жечь свои картины со словами: «Я, наверное, не художник». К счастью, рядом с Ладо была его жена Нина, которая умела создать вокруг мужа иллюзию благополучия и покоя.

У Роберта Рафаиловича было четыре жены. Он пребывал в постоянном поиске идеального спутника жизни. В отличие от Булгакова и Пастернака, ему повезло только с четвертого раза.

Вообще, как мне кажется, для Фалька присутствие женщины не было основополагающим. Несмотря на наличие двоих детей — дочери и сына. Подобная вольность объединяла его с Рихтером, который был одним из ближайших друзей художника.

Записывая воспоминания Веры Прохоровой, я то и дело ловил себя на мысли — все самые большие художники, не обязательно в буквальном значении профессии, прошлого (двадцатого) века были связаны с Рихтером.

Магнитом своего дарования Рихтер мог притянуть к себе только равнозначную личность.

Может, потому он и был таким музыкантом, о котором по-прежнему говорит весь мир?

* * *

Когда я впервые перешагнул порог дома Прохоровой, Вера Ивановна обсуждала по телефону похороны кого-то из потомков Фалька. Я тогда пришел говорить о Рихтере, а потому о Роберте Рафаиловиче ничего не спросил.