Книга Бесконечность не предел, страница 183 – Василий Головачев

Чертышный заколебался, но ум подсказывал, что решение правильное, и он согласился.

— Петричук, Сидоров, Геворкян — пересесть в «Ладу».

Трое омоновцев без возражений двинулись к машине Волкова. Оттуда вылезли двое — телохранители Прохора Алексей и Павел, в котором уже «сидел» Саблин-одиннадцатый.

С трудом, но в салоне «Рыси» разместились все двенадцать человек.

Чертышный коротко объяснил бойцам, что от них требуется.

— Задача понятна?

— Так точно! — вразнобой ответили ему.

Две машины двинулись по дороге вперёд, к даче мэра.

Саблин с мимолётным сожалением подумал о своей машине, оставленной в лесу, но фары микроавтобуса высветили в сотне метров ограду усадьбы мэра, и думать о посторонних вещах стало недосуг.

Первомир

Затея Владык стала казаться недостижимой, когда Прохор опробовал меркабу — малый формотрон, как он про себя называл сооружённый спецами Владык генератор числоперехода.

Пленника снова привели в бывший гараж с генератором, соединяющим, по словам бритоголового, формации-подпланы Числовселенной, и мэр лично усадил его в деревянное кресло.

— Не пристёгивайте, — попросил Прохор, когда толстый техник в сером балахоне взялся за скобы. — Я так не сосредоточусь.

Техник посмотрел на хозяина усадьбы, и тот, поколебавшись, кивнул:

— Пусть сидит свободно.

— А она сработает? — усомнился Прохор, оглядываясь на белоснежную конструкцию за спиной.

— Это вам и предстоит проверить, — отрезал бритоголовый, которого звали Валерием Романовичем и к которому противно было обращаться по имени-отчеству.

Кресло показалось слишком холодным и твёрдым, пришлось привыкать к его грубой материальности, прислушивась к своим ощущениям, и ждать реакции меркабы. Однако снежно-белый кластер многогранников, в отличие от эргиона, не спешил признавать оператора, и Прохор, отвечая на пристальный взгляд мэра, пробормотал:

— Неуютно…

— Да, это не тахта и не кровать в спальне, — с деланым сочувствием проговорил Валерий Романович (Главный — как он себя назвал; интересно, как он выглядит на самом деле?). — Ничего, привыкнете.

— Когда начинать?

Мэр посмотрел на техников, свёртывающих свои кабели и укладывающих в коробки приборы, кроме одного из компьютеров.

— Мы готовы, — сказал толстяк. — Изонамберы полностью проследить невозможно, подгоним резонансы при пуске.

— Что мне делать там, в Первомире? — задал Прохор давно мучивший его вопрос.

— Почти ничего, найти задатчик программ, — сказал мэр. — Остальное сделает генератор.

— Но он же останется здесь!

— Вас будет соединять линия числосвязи, вы наведёте генератор, и он сам, без вашего участия, внедрит программу в задатчик.

— Вирус…

— В каком-то смысле, — согласился мэр. — Но пусть вас это не беспокоит, вы останетесь живы, а вместе с вами и ваша жена.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. Перестаньте думать о пустяках, настраивайтесь.

Прохор поёрзал в кресле, чувствуя его непроходящий холод, сосредоточился на отключении от всего постороннего, мешающего делу. Тишина спустилась на него — иная тишина, не связанная со звуками внешней жизни. Реальные события, происшедшие недавно, отступили в глубины памяти. Стали слышны толчки крови, проходящей по сосудам мозга.

Кто-то посмотрел на математика — будто просверлил дыру в спине!

Он шире открыл глаза, не сразу соображая, что это на его концентрацию воли и мысли отреагировала наконец искусственно выполненная меркаба-формотрон.

На миг защемило сердце: он исполнял волю Владык!

«У тебя нет выбора!» — едва слышно прошептал кто-то. Может быть, даже он сам.

Взгляд в спину, сидевший ледяным гвоздём, изменился, потеплел, стал пульсирующим и живым, испустил сотни тонюсеньких лучиков: будто на Прохора посмотрели из гигантской муравьиной кучи тысячи муравьёв одновременно.

Он стиснул зубы, преодолевая отвращение, попытался отстроиться от этого ощущения, и наваждение прошло. Взгляд просто исчез. Меркаба за спиной превратилась в глыбу льда.

В глазах посветлело. Перед ними сфокусировалось человеческое лицо.

— В чём дело?

Прохор очнулся окончательно, выходя из почти сомнамбулического состояния.

На него смотрел бритоголовый мужчина… смутно знакомый… он вспомнил: мэр… Главный.

— Не знаю… не получается…

— Почему?

— Что-то мешает… он чужой… как куча насекомых…

— Кто?

— Ваш малый формотрон.

— Кто?!

Прохор понял, что проговорился.

— Ваш генератор… он не возбуждается… в нём живут насекомые… муравьи…

— Это ложное ощущение, в нём «сидит» программа коррекции Первозадатчика. Попробуйте ещё раз.

— Пить…

— Что?

— Дайте воды.

Бритоголовый щёлкнул пальцами.

Один из техников, наблюдавший за экраном компьютера, отошёл к столику у стены гаража, принёс стакан воды.

Прохор опорожнил стакан, вытер губы тыльной стороной ладони, смочил лоб, снова сосредоточился на восприятии энергии, заключённой в меркабе, точно так же, как он привык подключать к себе эргион.

Пробило насквозь!

Тело выгнулось дугой, как при электрическом разряде.

Свет в глазах померк… и почти одновременно с этим все предметы в комнате, стены и даже люди стали полупрозрачными, оделись в светлые ореолы. Причём цвет ореолов у двух техников был тускло-жёлтым, с грязно-коричневыми пятнами, а у мэра внутри багрово-красного кольца вокруг головы чернел провал!

— Сработало! — услышал Прохор чей-то царапающий уши голос.

Отвечать не стал, дело было не завершено, пришла пора сделать очередной шаг.

В голове просияли слова и мыслеобразы алгоритма числоперехода.

Прохор глотнул больше воздуха, и душа «на крыльях» чужой воли-энергии вылетела из тела, вознеслась птицей в небо и пробила некий тугой барьер призрачной темноты, одновременно представлявший собой сеточку «лунного» света.

Первое, что он ощутил, истаяв дымком «духа» и просочившись в пси-сферу «родича», было ощущение распада на атомы.

В прежние времена, когда он пытался выйти в Первомир, ощущения были другими: не успевал он осознать свой выход в голове Первопрохора, как его тут же разворачивало и вышвыривало обратно, в родное тело и даже дальше — в голову Прохора-третьего, который каждый раз пугался вторжения «духа» и бежал к врачам. После четвёртой попытки Прохор перестал долбать своей эфемерной «плотью» стену между мирами — Первым и родным — вторым, убедившись в несостоятельности своих попыток.