Онлайн книга «Суворов и Кутузов»
|
Через минуту вошел Павел. На нем была только шинель. В накинутой на плечи старой шинели (Павел, подражая Фридриху II, хотел казаться бережливым) он был еще более смешон и не похож на венценосца: маленький, курносый. – Ваше величество, граф Суворов по вашему приказанию прибыл! – доложил Горчаков. – А, очень хорошо. Скажи ему – принял бы сегодня, но уже поздно: пора спать. Пусть пожалует завтра в девять утра. – Слушаю-с. В каком мундире прикажете ему быть? – В таком, какой вы носите. Не чуя от радости под собою ног, выбежал Андрюша из Зимнего. Приехав к Хвостовым на Крюков канал, он застал дядюшку и Хвостовых – сестру Грушу и Димитрия Ивановича – за чаем. Димитрий Иванович, конечно же, воспользовался новым слушателем и уже пичкал гостя своими стихами. Суворов в старом полотняном кителе, на котором висел только один орден Анны, пил чай, видимо поглощенный больше им, нежели стихами Димитрия Ивановича. – Завтра в девять утра велено быть вам, дядюшка. Дядюшка не выказал интереса к сообщению. – Мундир у барина готов? – спросил Горчаков у Прошки, который вошел следом за Андрюшей. – Всё тут, на ём, – ответил Прошка. – Почему не взяли? – Сами они не хотели. Я положил, так выкинуть изволили! – недовольно покосился на барина Прошка. – К царю надо одеться по форме. – Я помещик, а не фельдмаршал. Что у меня есть, в том и явлюсь! – Дядюшка, да вы меня погубите! – не выдержал Андрюша. – Нет, ты меня с этим погубишь! Меня уже погубили! – сверкнул глазами Суворов. Груша подбежала к двери, закрыла ее плотнее. Через секунду Александр Васильевич спросил спокойнее: – А в каком же надо? – В общеармейском. – Андрюша, дядюшке твой мундир будет впору, – подошла сестра Груша. – Вот примерьте, дядюшка. А ордена и звезды мы нашьем. Общими усилиями уговорили старика примерить мундир Андрюши: он был почти впору. V
И наутро настроение у дядюшки не улучшилось. Он дал себя выбрить, надел Андрюшин мундир, на который нашили ордена и звезды, но во дворец к царю отправлялся мрачнее тучи. Андрюша повез дядюшку на простой паре лошадей. Суворов ехал по знакомым улицам, озираясь с любопытством вокруг. Город приобрел совершенно иной вид, чем был раньше. Все напоминало Пруссию: вон торчит полосатая будка, вон такой же, выкрашенный в черно-белый цвет забор, полосатые ставни, двери; мальчишка бежит в лавчонку – в одной руке бутылка, другой придерживает на голове дрянную треуголку, косичка трепыхается; ямщики – курносые, бородатые, русские – не в круглых шапках и кафтанах в сборку, как испокон веков положено, а тоже в дурацком каком-то подобии прусского мундира и в сплюснутой треуголке. Суворов только крутил головой да недовольно хмыкал. На площади перед Зимним, готовясь с самого раннего утра к вахтпараду, равнялись взводы разных полков, которые сегодня заступали в караул. Вахтпарад у Павла был существенным делом, главной заботой всего дня. Здесь, при разводе, он отдавал приказы, здесь он карал и миловал. На вахтпарадах должны были присутствовать все гвардейские офицеры. Увидя войска, одетые в уродливую прусскую форму, унтер-офицеров с допотопными алебардами, офицеров с такими же эспонтонами, Суворов плюнул и отвернулся. Горчаков с тревогой наблюдал за дядюшкой: суворовское настроение не радовало его. «Найдет коса на камень», – думал он. Зимний тоже был другой, чем при матушке Екатерине. Вместо лакеев в шелковых чулках и золоченой ливрее всюду мелькали треуголки и ружья часовых, по паркету стучали офицерские трости, звенели шпоры. Вместо пышного роскошества дворца получилась холодная суровость казармы. Андрюша провожал дядюшку до приемной залы. Войдя в приемную, Суворов сразу оживился. Его всегда румяные щеки еще больше порозовели, глаза заблестели. Увидев Кутайсова, царского брадобрея, турка по национальности, которого Павел пожаловал «в рассуждении долговременной и усердной его службы в гардеробмейстеры 5-го класса», Суворов приветствовал его по-турецки: – Хош гельдюн! Кейфиниз насыл? [92] Сконфуженный Кутайсов нехотя ответил: – Пэк эйи! [93] Навстречу Суворову шел, ссутулясь, высокий угреватый граф Мусин-Пушкин. Он был одним из тех генералов, которых Павел I произвел вдруг в фельдмаршалы. В руках Мусин-Пушкин держал трость, как полагалось по уставу. – Что, Валентин Платонович, бить меня собрался, с палкой идешь? – усмехнулся Суворов. – Так полагается – раз при ботфортах и в мундире. Ежели б я в башмаках, тогда другое дело… – А какое ж дело, ежели в башмаках? Что значит? – Значит: собираюсь куртизировать дам. – А в ботфортах уже не сможешь? Ой ли… (Мусин-Пушкин до старости был ловеласом.) – Вы все шалите, Александр Васильевич. – Мои шалости известны: Рымник, Измаил, Прага… Я фельдмаршал в поле, а не при пароле! – А-а, вашему высокопревосходительству, Николаю Петровичу! – поздоровался он с петербургским генерал-губернатором Архаровым. – Ну как, пожары-то все упредили? – Какие пожары? – удивился Архаров. – А сказывают, ваш обер-полицеймейстер велел, чтобы владельцы домов извещали за три дня, когда у них в доме имеет быть пожар! И так шел он по зале от одного к другому – желчный, ядовитый, прямой. В приемной было много врагов – все эти старинные Салтыковы, Безбородки, Мусины-Пушкины и новые – Аракчеевы, Ростопчины, Архаровы. Они сейчас радуются, видя Суворова поверженным в прах, униженным. Но Суворов, верный своей всегдашней тактике в бою и в жизни – идти вперед навстречу опасности, кидался в атаку сам, не ожидая нападения. Горчаков не видал, с кем еще говорил дядюшка. Андрюша поспешил на крыльцо ожидать царя, который поехал на утреннюю прогулку по городу. К девяти часам Павел, как всегда, вернулся с прогулки. Слезая со своего высокого Фрипона, он окликнул Горчакова: – Дядюшка здесь? – Здесь, ваше величество! Павел I вошел во дворец. Вмиг в нем все замерло. Только слышался крик караульных офицеров на постах: «Вон!», что означало: к оружию! |