Онлайн книга «Суворов и Кутузов»
|
VIII
На следующий день по приезде Суворова в Петербург к нему явился посланец царя. Суворов был так слаб, что уже не вставал с постели. Теперь он лежал не на сене, а на перине в кровати. Димитрий Иванович Хвостов вбежал в комнату дядюшки: – От государя! И, не дождавшись, что скажет Суворов, кинулся назад, широко распахнув дверь: – Пожалуйте, ваше сиятельство! Прошка, поправляющий постель барина, не успел выйти из комнаты, отошел в сторонку. Александр Васильевич чуть приподнялся на подушках, чтобы посмотреть, кто пожаловал. В красном мальтийском мундире с голубой лентой через плечо вошел черноволосый смуглый Кутайсов, бывший царский брадобрей, а ныне граф. Суворов метнул глазами. «Издевается! Нашел кого посылать!» – Кто вы, сударь? – гневно спросил он. – Граф Кутайсов. – Граф Кутайсов? Кутайсов… Помилуй Бог, не слыхал такого графа. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове не слыхал! А что вы такое по службе? – Обер-шталмейстер. [119] – А прежде чем были? – Обер-егермейстер. [120] – А прежде? Кутайсов запнулся. Он стоял краснее своего мальтийского мундира. За его спиной Хвостов, в ужасе воздевая руки, поспешно скрылся за дверью. – Да говорите же, сударь! – Камердинер, – выдавил Кутайсов. – То есть вы чесали и брили своего барина? – Т-точно так-с… – Прошка! Вот взгляни на этого господина. Он был такой же холоп, как и ты. Да он турок. По их магометанскому закону пить нельзя. Вот и видишь, куда он взлетел. Его к Суворову посылают! А ты пьешь, как лошадь. Из тебя толку не выйдет! И Суворов отвернулся к стене. Кутайсов ушел несолоно хлебавши. Провожая графа Кутайсова до кареты, Хвостов лепетал, что к сожалению, дядюшка слаб, дядюшка никого не узнает, дядюшка бредит. – Да, да, он бредит, – соглашался сконфуженный Кутайсов. Но пока что Суворов еще не бредил. Временами ему даже становилось как будто легче. Его возили по комнате в кресле. Все врачи удивлялись, как это в немощном теле цепко держится жизнь. – Жизненные запасы его удивительны, – говорили врачи. Суворов понимал, что жить ему осталось немного. Но жить он так хотел! Все подбадривали его, говорили, что он поправляется. – Мы еще в Кончанское поедем, рыбу ловить будем, – говорил фельдшер Наум. – Нет уж, брат, отловил я… Мне не встать… – Дядюшка, я знаю, что вы от этой болезни не умрете, – старался уверить его Димитрий Иванович Хвостов. – Думаешь? – Убежден! – Ладно. А ежели я остаюсь жив, сколько еще лет проживу? – Пятнадцать! – Злодей, скажи: тридцать! Но все-таки с каждым днем он слабел все больше и больше. Он прекрасно помнил далекие годы турецких войн, но путал названия городов, рек в прошлогоднем Итало-Швейцарском походе. Больше надоедливой фликтены угнетала Александра Васильевича царская опала: она добивала последние силы генералиссимуса. Суворов на Крюковом канале жил уединеннее, заброшеннее, чем даже в Кончанском: он был заперт в четырех стенах комнаты. Царская немилость не ослабевала. Павел I лишил Аркадия звания генерал-адъютанта, которое он пожаловал во время Италийского похода, и определил его вновь в камергеры. А 25 апреля отнял у генералиссимуса Суворова его адъютантов. Это окончательно убило Александра Васильевича. Напрасно Хвостов доказывал дядюшке, что сейчас такая полоса, что Павел I сыплет выговоры генералам направо и налево, что за весну он уволил из армии трех полных генералов, шестнадцать генерал-лейтенантов и пятьдесят семь генерал-майоров. Суворову от этого было не легче. Здоровье его ухудшалось с каждым днем. Жизнь уходила. И на второй неделе своего пребывания в Петербурге Суворов стал все чаще терять создание. На пятнадцатый день ему стало очень плохо. Царь, узнав о его тяжелом состоянии, прислал к нему князя Багратиона. Когда Багратион приехал вечером на Крюков канал, в доме Хвостова стоял переполох. В прихожей неистово сморкался, плакал денщик Прохор. Перепуганные дворовые девушки Хвостовых сбились у двери прихожей, несмело заглядывали в залу. Навстречу Багратиону выбежал сам Димитрий Иванович Хвостов – растерянный и растрепанный. Александр Васильевич лежал без сознания. Племянница Аграфена Ивановна и заплаканный сын Аркадий (дочь Наташенька была в Москве) терли Александру Васильевичу спиртом виски. Фельдшер Наум давал нюхать спирт. Багратион застыл у кровати. С перекошенным от боли лицом он смотрел на своего учителя и друга. Суворов, худенький и маленький, лежал с закрытыми глазами. Вот наконец он с усилием открыл глаза. Смотрел куда-то вверх, в одну точку. Потом медленно перевел глаза ниже, на Багратиона. Багратион сделал движение к нему, робко улыбнулся. Но Суворов еще, видимо, не узнавал своего любимца. Улыбка сползла с лица Багратиона. Суворов с минуту смотрел да Багратиона в упор. Потом в его потускневших глазах мелькнула искра сознания. – А, это ты… Петруша. Здравствуй! – с трудом сказал он и опять закрыл глаза. В безумной тоске, в отчаянии бросился Багратион к Суворову. Он опустился на колени, припал к этой исхудавшей руке, которая всегда указывала ему путь к славе. Великий полководец уже шел в свой последний переход… IX
Северны громы в гробе лежат. Державин Унтер-офицер Огнев, уволенный со службы по старости лет, и ефрейтор Зыбин, получивший отпуск, помаленьку доставлялись домой. Путь их лежал через Петербург. В столицу они попали в Николин день. Здесь их ждала ужасная, потрясающая новость: в воскресенье, 6 мая, во втором часу пополудни, скончался их Дивный. Умер батюшка Александр Васильевич. Друзья, не отдохнув с дороги, только умывшись и почистившись, направились на Крюков канал к дому Хвостова, чтобы в последний раз поклониться своему генералиссимусу. |