Онлайн книга «Суворов и Кутузов»
|
Батальон был составлен из молодых солдат, и его командир, двадцативосьмилетний подполковник Михаил Илларионович Кутузов, старался обучить своих солдат получше. – Заряжать умеете, так думаете, остается только палить? Нет, надо раньше научиться стрелять! – подчеркивал он. Кутузов строго предупреждал сержантов и капралов учить солдат терпеливо, не давать воли ни языку, ни рукам. – Руганью да кулаком учит только лентяй или мало знающий сам! – говорил подполковник. Он приказывал солдатам беречь патроны. – Патроны сами не растут. Их надо беречь! В бою сколько хочешь патронов никто не даст! Стреляли поодиночке в двухаршинные щиты, выкрашенные черной краской. Посредине щита шла узкая – в четыре вершка – белая полоска. В нее-то и надо было попасть. Щиты ставили сначала в сорока саженях, потом в восьмидесяти и наконец отнесли за сто двадцать сажен – так что белая полоска, казалось, и вовсе пропадала. Офицеры ходили по капральствам и показывали, как надо прикладываться, как правильно целиться: не шевелить ни головой, ни ружьем, за «язычок» не дергать. За всем неотступно следил сам командир батальона Михаил Илларионович. И гренадеры день ото дня стреляли все лучше. Другие командиры частей Крымской армии Долгорукова, стоявшей лагерем у деревушки близ Акмечети, не обучали своих солдат стрельбе, На вопрос молодого командира московцев они отговаривались по-разному. – У меня солдаты обстрелянные, старые, а у вас, Михайло Ларионович, молодые. Им полезно! – говорил один. – Разве наших пентюхов выучишь стрелять цельно? – нелепо отвечал другой. – Да ведь у нас, в Крыму, войны-то нет. Это не на Дунае! – возражал третий. На Дунае действительно шла настоящая война. Восемьсот лет русские войска не переходили Дунай. Фельдмаршал Румянцов, впервые после князя Святослава, не только закрепился на его берегах, но и перешел через Дунай. А генерал Суворов прекрасно продолжал румянцовские победы: бил турок у Туртукая, Гирсова и Козлуджи. В Крыму ждали со дня на день заключения мира с Оттоманской Портой. Крымские татары уже три года считались независимыми от Турции. Все знали, что султан не признает ханом Саиб-Гирея, утвержденного русскими, и что в Константинополе сидит и ждет, когда русские будут изгнаны из Крыма, Девлет-Гирей, которого султан назначил крымским ханом. А сами крымские татары держали себя так, словно они тут ни при чем. Молодые, надвинув на лоб низкую барашковую шапку и накинув на плечи бурку, под которой наверняка скрывалась кривая сабля, ездили верхом по своим делам. А старые, поджав ноги, отсиживались в кофейнях, а в благостные предзакатные часы выползали на плоские кровли домишек и, покуривая, бесстрастно смотрели сверху вниз. Женщины – по восточному обычаю – не показывались вовсе на глаза, лишь изредка за глинобитным плетнем мелькал розовый бешмет и малиновая бархатная шапочка. Глазастые загорелые татарчата, увидя русского, кричали «хазак, хазак» и мгновенно исчезали в кустах, как ящерицы. А муэдзин пронзительно, заунывным голосом что-то возглашал с высокого минарета. Но кто мог знать, к чему он звал правоверных в этот наполненный мелодическим треском цикад и терпким запахом полыни тихий вечер. Стоял томительно жаркий, сухой крымский июль, с ясным, безоблачным небом, раскаленными, горячими ветрами, веющими из прожженной солнцем степи, с внезапно падающей на землю густой чернотой ночи, когда часовой должен напрягать зрение, чтобы в пяти шагах рассмотреть, кто идет. Подполковник Михаил Кутузов переходил от одной группы гренадер к другой. Наблюдал, как стреляют, поправлял. Иногда, поворачиваясь, он невольно смотрел туда, где за степью, в далекой синеве, чернел Чатырдаг, или, как называли его русские солдаты, Чердак. Где-то там немолчно шумело, билось в берега бирюзовое море, а здесь расстилалась скучная, сухая степь. Становилось жарко. Вода, принесенная в ведерке из лагеря, невкусная, солоноватая вода, и та уже вся вышла. Люди утомились, и пули чаще шлепались в пригорок, чем в белую полосу мишени. – Вольно! – скомандовал подполковник. – Отдохните, ребята! Брусков, сбегай-ка за водой! – приказал он капралу. Он знал всех своих гренадер-московцев по фамилии. Михаил Илларионович запомнил мудрый совет фельдмаршала Румянцова: поближе узнавать своих солдат. Подполковник Кутузов звал гренадер к себе в палатку и подолгу, запросто беседовал с ними о доме, о семье. При команде «вольно» гренадеры начали проворно ставить ружья в козлы, оживленно переговариваясь: – И до чего пить хочется! Теперь, кажется, напился бы даже ихней «язвы». («Язвой» солдаты звали язьму, любимый татарский напиток из разбавленного водой кислого молока с тертым чесноком.) – Тьфу, пакость! Словно в прогорклую простоквашу натолкли мелу! – Буза [124] у них лучше! – А ветер сегодня какой горячий, ровно из бани, – говорил гренадер, снимая гренадерку и вытирая потный лоб. – Эх, жалко: нашей русской баньки нет! – И так паришься кажинный день! Айда, ребята, в тенек! – сказал капрал. И гренадеры побежали в тень пригорка к мишеням. – Вот моя, пуля! – тыкал пальцем в белую полоску мишени один гренадер. – Ты брат, ловок только ружейные приемы отхватывать, а в стрельбе еще слаб! Твоя вон где! – садясь, хлопнул по земле капрал. Все рассмеялись, рассаживаясь на выжженной, желтой и жесткой траве. – На такой травке-муравке не разлежишься! – Да, здешнее сенцо не возьмешь в руки: пальцы сразу наколешь. – И скажи, как только его скотина ест? – Верблюд жрет за милую душу. У него язык и губы жесткие, ему хоть бы что: бурьян так бурьян! – Верблюд – скотина особая. У него все иное. И ревет он ровно дитя, и зрак не такой, как, скажем, у коня. – У коня зрак веселый. Конь человека любит. А энтот горбатый черт смотрит на тебя как на недруга, с презрением. – Братцы, а я вчерась видал, как в деревне вола подковывали. – Да ну? – Ей-богу! Связали сердешному ноги, опрокинули на спину. И лежит вол – ноги кверху… – И на сколько же подков ковали? – На восемь. – Чтоб ему по горам способнее было ходить… Офицеры – командир роты, капитан и восемнадцатилетний голубоглазый подпоручик – стояли вместе с подполковником, сняв гренадерки. – Ну как, Павел Андреевич, привыкаете? – спросил Кутузов у своего любимца подпоручика Резвого, который недавно прибыл в армию. – Привыкаю, господин подполковник. |