Онлайн книга «Суворов и Кутузов»
|
– Это итальянский флер на бальное платье. В Париже и в Варшаве все знатные дамы носят. – Правда, хорошенькое! Какие красивые розаны! И дорогой этот отрез, Мишенька? – Шестнадцать червонцев заплатил. – Дорогой. Ну и зачем было тратиться? – притворно-недовольным тоном говорила Екатерина Ильинишна, с восхищением разглядывая тонкую материю. Видно было, что подарок ей нравится. – А каким же покроем шьют в Варшаве? Парижским? Открытая грудь и плечи? – Парижским, парижским. Все открыто. Таким покроем, как Федька Ростопчин смеется: словно с вывески торговых бань – дамы чуть ли не нагишом ходят! – усмехнулся Михаил Илларионович. – А рукава носят одинакового цвета с юбкой? – Разные. – Папенька, а косыночки из лино или из кружев? – робко вставила Прасковья. Кутузов, улыбаясь, потрепал дочь по щеке: – Не помню, дружок. Я, право, как-то не присматривался… Чепцы и косынки весьма разнообразны. – Мишенька, а какие носят прически? – не унималась щеголиха Екатерина Ильинишна. – Высокие, палисадником, или взбитые, вроде лебяжьего пуха? – В большинстве случаев этакое остроконечное сооружение, – улыбаясь, показал пальцами Михаил Илларионович. – И наверху еще разные фигурки – пастушки, мельницы… – А какие башмаки: остроконечные, стерлядкою? – Да, да, стерлядкою! – потирал застывшие руки Михаил Илларионович, нетерпеливо поглядывая на дверь в столовую. – Ты, верно, озяб в дороге, Мишенька? Такая отвратительная, промозглая погода, – зябко передернула плечами Екатерина Ильинишна. – И захотел есть. Пойдем, я отогрею тебя кофеем. И она увела мужа. Михаил Илларионович умылся и сел завтракать. – Весь город удивлен, почему государыня назначила тебя послом, – рассказывала за столом Екатерина Ильинишна. – Она всегда была заботлива и добра ко мне. А что же удивительного в моем назначении? – Ты ведь никогда не был дипломатом. – Официальным – да, но вести переговоры с врагом мне приходилось неоднократно. – Но ты же военный человек, генерал. – В прошлый раз, в тысяча семьсот семьдесят пятом году, ездил послом в Турцию князь Репнин, генерал-аншеф. А наш поверенный в делах в Константинополе теперь – полковник Хвостов. Он командовал Троицким пехотным полком. Видишь, все военные. Война и мир тесно связаны. Римляне ведь говорили: «Si vis pacem, para bellum». – Это что значит? – задумалась Екатерина Ильинишна. – «Мир и война – сестры», не так ли? – Почти так: «Если хочешь мира, готовься к войне». Мы хотим мира. Так кому же и думать о нем, как не нам, военным! – Может быть, в этом и есть резон. Ты турок знаешь, всю жизнь имел с ними дело, и они тебя должны помнить. – Если уже позабыли Кагул, Очаков и Измаил, то не могли еще забыть Мачин: ведь всего полтора года тому назад я неплохо побил у Мачина их великого визиря. Думаю, потому и назначили меня послом: с победителем приходится больше считаться! Тем более что великий визирь остался тот же. – А кто он? – Юсуф-паша, по прозвищу «Коджа» – большой. Прозвали за высокий рост: турок – как колокольня. Борода у него, словно у пророка, по пояс, но талантов никаких. В молодости служил у капудана Гази-Хасана, на адмиралтейские деньги торговал на фрегатах с лотка. Разбогател, купил чин паши. – Как у них просто! – Да, у турок решают всё две вещи – деньги и кинжал. – Что было бы, если б у нас торговец с лотка стал министром? – У нас и такие были. – Кто? – Меншикова забыла? А сколько у нас министров хуже любого лоточника! – махнул рукой Михаил Илларионович. Помолчал и сказал: – Да, как воевать с турками, я знаю, а вот как удержать их в мире – еще не пробовал! – Найдешься! Я где-то читала, кажется, у леди Монтегю, что, если хочешь заслужить расположение турок, надо хвалить все ихнее. – Ну, на эту удочку – на лесть – кого не поймаешь! – усмехнулся Михаил Илларионович. – Восток любит лесть, но больше любит подношения, бакшиш. Не зря Фридрих Второй говаривал: «Турок за деньги готов продать даже своего пророка!» – Представляю, какие чудесные вещи вы повезете в подарок султану и всем этим пашам. Драгоценные камни, меха, золото… – Надо будет выбрать верного человека для надзора за дарами. Я вообще наберу в свиту побольше своих людей. Вытребую из моего Бугского егерского корпуса. – Кому же ты поручишь хранение подарков? – Майору Павлу Андреевичу Резвому. – А-а, это верно. Он вполне подходит: порядочный и преданный человек. Мишенька, а нельзя ли пристроить куда-либо Федю Кутузова? – А что с него толку-то, с Феди? – Свой человек. Возьми, голубчик! – Разве что офицером для посылок – на большее он не годится, – ответил Михаил Илларионович. – А скажи, что нового во дворце? Императрица долго оплакивала смерть Потемкина? Екатерина Ильинишна улыбнулась: – Ты помнишь, мы когда-то играли у Груши комедию Детуша «Привидение с барабаном»? – Помню, ты играла баронессу. – Ну так вот. Баронесса убивалась по мужу до тех пор, пока портной не принес ей красивое турецкое платье. То же было и здесь: императрица скоро утешилась… – А как чувствует себя ее новый любимчик Зубов? – С каждым днем все больше входит в силу и все больше наглеет. И как ему не наглеть, если придворные льстецы уже уверяют, что этот Платон достойнее древнего Платона. – Ну, знаете! – возмутился Кутузов. – Льстецы и просители стараются попасть к нему в уборную, когда он одевается и причесывается. – Это что ж, как было у мадам Помпадур или у кардинала Флери? – усмехнулся Михаил Илларионович. – Наш Федя Кутузов пошел к нему с прошением – хотел перевестись в гвардию, но вынужден был уйти ни с чем. – Зубов не принял его? – Не то. У Зубова тоже есть своя фаворитка – обезьянка. Она живет у него на свободе. Прыгает по ширмам, столам, диванам. С печки на люстру, с люстры на плечи посетителей. Увидит у кого-либо высокий тупей, прыг на плечи и ну теребить его. Льстецы и просители терпят, а наш Федя испугался за свой пышный тупей и ретировался. – А как наследник Павел Петрович? Все в том же небрежении? – Да. По-прежнему живет у себя в Гатчине. Возится со своим гатчинским гарнизоном. До других дел императрица его не допускает. А сама она сейчас занята женитьбой старшего внука, Александра. – Не рановато ли ему жениться? Позволь, а сколько же Александру лет? – вдруг задумался Михаил Илларионович. – Он, кажется, на год старше нашей Прасковьюшки. |