Онлайн книга «Суворов и Кутузов»
|
Варюта принесла с собою не очень много червонных, но зато постель у нее была пышная: гора пуховиков и подушек, голландские простыни, атласные одеяла. Когда Варюта увидала впервые постель своего мужа – в углу комнаты лежала охапка сена, прикрытая простыней, в головах небольшая подушка, а вместо одеяла старый плащ (такую постель Суворов завел себе еще с детства), – Варюта подумала, что тут спит Прохор. – Прохор, ты больше спать здесь не будешь! Убирай вон этот сор! – сердито сказала она. – И кто тебе позволил натащить в комнату сена! От него ж блохи разводятся! – Матушка барыня, это не моя постеля, – оправдывался ни в чем не повинный Прохор. – А чья же? – Барина. – Какого барина? Что ты вздор мелешь? – накинулась Варюта. – Нашего молодого барина, Ляксандры Васильича. – Ты лжешь, негодяй! – Вот крест святой, не лгу! – крестился на образа Прохор. – Ну, все равно, чья бы ни была, ей здесь не место! Убирай вон эту дрянь! – сердито сказала барыня, подбрасывая носком туфли маленькую жесткую подушку Александра Васильевича. Прохор уже собрал в охапку сено, когда на крик явился сам Суворов. – Я, Варюта, солдат, а не барин-лежебока! – строго сказал он жене. – А я не за солдата выходила замуж, а за генерала, – возмутилась Варюта. – Какой же генерал спит эдак, на полу, на сенной трухе? Суворов не переносил прекословия. Он совсем прикрыл глаза и без того низко опущенными веками и глухо сказал: – Меня, сударыня, поздно переучивать! И, обернувшись к Прохору, который все еще держал в руках злополучную охапку сена, не зная, что с ней делать, крикнул: – Тебе говорят, клади на место! Обозленная Варюта выбежала из комнаты. Это была их первая стычка. Два дня супруги не говорили друг с другом. Василий Иванович пытался мирить их, но напрасно: у обоих супругов был неуступчивый характер. Дело обошлось как-то само. Однажды Василий Иванович, встав поутру, хотел поговорить с Сашей о разных хозяйственных делах. Старик заглянул в комнату к сыну. Сашенька был уже на ногах – он всегда вставал очень рано: сидел у окна и читал «Описание жития и дел принца Евгения Савойского». Но в комнате он был не один: в углу, на Сашиной спартанской постели, занимая собою все его сено, сладко спала, завернувшись в голубое атласное одеяло, дородная Варюта. Мир был восстановлен. С этого дня Варюта не возражала против жесткого мужнина ложа, и каждый спал у себя в комнате. Да Варваре Ивановне спать в одной спальне с мужем было и неудобно: муж вставал еще до света, а она просыпалась, когда уже давно отблаговестили во всех церквах к обедне. Пока Варюта спала, весь этот беспокойный, шумливый курятник, все эти девки-горничные не тревожили Суворова. Он в тиши мог спокойно читать, думать о войне, о походах, о славе. Но как только просыпалась жена, весь дом ходил ходуном. Тотчас же начинались хлопанье дверей, беготня, суета, шум. Было похоже, точно в крепость ворвался неприятель. Варюта хлестала девок по щекам, за дверью всегда кто-либо сдержанно плакал. Все это выводило Суворова из равновесия. В службе он был так же строг к солдатам, как и к самому себе, но избегал шпицрутенов и сам никогда не мог бы ударить безоружного. Варюта просыпалась и тут же, в постели, пила кофе. Куда девались парадная чистота и опрятность первых дней, первой недели замужества! Неряшливость Суворову была горше всего. Он во всем любил чистоту и порядок. Он от каждого солдата требовал опрятности, сам был чист и аккуратен, а жена не мылась по неделям. Александр Васильевич пробовал урезонивать жену, но, кроме скандала, ничего из этого не получалось. «Вот выбрал папенька! Знатного роду, а такая тетеха!» – думал иногда он. И, наблюдательный, он прозвал ее в уме «фаготом» – за всегдашнюю крикливость. Суворов уже месяц был женат, но все никак не мог привыкнуть к этому. Каждый день повторялась старая история: когда Суворов утром видел в своих с детства родных комнатах какую-то чужую румянощекую, полную женщину, он думал одно и то же: «Когда же уедет эта гостья?» Он не привык к семейной жизни, не любил спокойно сидеть на одном месте. Это было выше его сил. С женщинами Суворов сталкивался мало. Мать Александра Васильевича умерла, когда ему шел четырнадцатый год. С сестрами Саша не водился, – они были значительно моложе его, да к тому же он все дни просиживал за чтением: у отца в комнате стоял большой шкаф, набитый военными книгами. Потом, с пятнадцати лет, началась военная служба. Ну, еще в лагере или на походе ущипнуть за мягкий бок какую-нибудь смазливую маркитантку, посмеяться и пошутить – это куда ни шло солдату. Это, по всей вероятности, не считал для себя непозволительным ни Тюренн, ни Монтекуколи. [40] Но жить вот так, как он теперь, – байбаком, держась за женин салоп, – слуга покорный! «Совсем обабился! Халата и трубки только недостает!» – сердито фыркал Суворов, вышагивая по комнате. Александру Васильевичу не сиделось на месте. Однажды он встретил в городе знакомого штаб-офицера из штаба графа Румянцева, которого Румянцев прислал в Москву по каким-то делам. Штаб-офицер рассказал, что граф намеревается весной перейти Дунай и пробиться за Балканы, чтобы поскорее окончить эту войну, которая тянется вот уже шесть лет. Это известие всполошило Суворова. На следующее утро Суворов принял решение: сегодня же, не откладывая, ехать к армии. – Вели запрячь тройку! – сказал он Прошке. Варюта еще нежилась в постели, когда муж, в плаще и треуголке, пришел к ней проститься: – Ну, Варюта, оставайся здесь с батюшкой, живите с Богом, а я – поеду! – Куда же ты, Сашенька? Погоди, я тотчас встану, поедем вместе! – Я к армии еду. На войне бабам какая ж работа, помилуй Бог! – усмехнулся Суворов. Он поцеловал жену, которая от изумления не могла выговорить ни слова, и вышел из комнаты. Когда он пришел к отцу, старик развел руками: – Без сборов, ничего вчера не сказал. Раз-два – и в такую дорогу? – Так, по-солдатски, раз-два, и надо, папенька! Какие же у нас сборы? Треуголка да палаш – вот и весь сбор наш! Армия не ждет. И так загостился! – весело сказал Александр Васильевич. |