Онлайн книга «Суворов и Кутузов»
|
Николая Александровича Зубова Суворов давно знает. С турецкой кампании. Служил ничего. Александр Васильевич посылал его из армии к царице со столь радостным известием о рымникской победе. До замужества Наташа правила судьбой отца. Теперь – отрезанный ломоть, и он свободная птица. Свадьба была восемь месяцев назад, в апреле. – Хорошо, что не в мае, – век маяться… …Ох, и намаялся же в Финляндии и в Херсоне. – Лучше бой! Шли на приступ Праги с песней: Ах, на что ж было огород городить, Ах, на что ж было капусту садить? Вспомнились стихи, что послал Державину из Варшавы в ответ на его поздравление: Ах! Сродно ль той прибегнуть к мщению, Кто век свой милости творит! Карать оставя Провиденью, Сама, как солнце, возблестит! Поляки, магистрат города Варшавы, поднесли Суворову золотую табакерку с надписью: «Warszawa – zbawcy swemu». [76] – А цел ли жезл? Он невольно тронул лежавший позади сверток. Там шкатулка с орденами. Там фельдмаршальский мундир. Выплыло жирное, всегда веселое лицо Безбородки. Нескладный. Ноги толстые, в белых чулках. Чулки почему-то всегда сползают. Точно покойный великолепный князь Тавриды Григорий Александрович. Неряха. Женолюб. …Как еще Наташа убереглась? Сначала, после Смольного, жила во дворце у Екатерины II. Царица подарила ей свой вензель, отличила. Пожаловала в фрейлины. Александр Васильевич поступил резко, по-солдатски: взял Наташу домой. Поместил у своей младшей сестры Машеньки, а потом к старшей – Анне Горчаковой, к ее дочери Груше. Царицын двор. – Для двора потребны три качества: смелость, гибкость, вероломство. Пришли на ум стихи из Ал-Корана. Сура [77] 109-я. Сура ал-кафирин. [78] Хорошо там сказано: Ля а’буду ма та’будун, ва ля антум а бидуна ма а буду. Я не поклоняюсь тому, чему вы поклоняетесь, и вы не поклоняетесь, чему я поклоняюсь. …Надоело сидеть ничего не делая. Устал, от тряски заболела спина. – Скоро ли приедем? Постучал кулаком: – Прошка, скоро ли? – Скоро, уже видать! – весело откликнулся с козел. – Ишь, к молодой жене едет, так не брюзжит, как муха в щели! Молодка, молодка молодая… Солдатка, солдатка полковая… — запел вполголоса, чтобы не разбудить Ивашева. Наконец приехали, стали. – Петр Никифорович, приехали! – Что? Что? – вскочил тот. Суворов уже отворил дверцу и с удовольствием вылез из дормеза. У небольшой хаты стоял с фонарем адъютант Столыпин, который на перекладной тройке ехал впереди с поваром, заготовляя ночлег и еду. – Ну как, мальчик? – спросил его Суворов. – Все готово, ваше сиятельство. Постель, самовар, вода. – Молодец! Суворов взбежал на крылечко. Повар Мишка стоял у раскрытой двери: – Пожалуйте сюда, ваше сиятельство! Суворов вошел в маленькую комнатку, – в этой половине дома было всего две комнаты. В печке ярко горели дрова. На лавке шумел самовар. За тонкой перегородкой – вторая комната. В углу возвышалось сено, покрытое простыней, лежала подушка, суворовский плащ, которым Александр Васильевич накрывался. Стояла кадка с водой, ведро. На столе, освещая посуду и приготовленный ужин, горела в походном подсвечнике свеча. Суворов сбросил на руки Столыпина шинель и заходил по комнате, разминаясь после долгого сидения. – Бисм-аллахи-р-рахмани-р-рахим! [79] – повторял он. Надо раздеваться, окатиться водой – и за чай. Он сел на табурет и подставил Прошке ногу: – Ну, тяни сапог! Прошка стащил сапоги. Суворов перешагнул во вторую комнату, где стояла вода, мигом разделся и приказал Прошке: – Лей! Прошка облил его холодной водой. – Эх, хор-рошо! Эх, чудесно! – приговаривал Суворов, растираясь. – Готов! Полотенце! Он схватил из рук камердинера полотенце и, вытираясь, запрыгал по комнате, напевая: – Бисм-аллахи-р-рахмани-р-рахим! Бисм-аллахи… – Ратуйте! Матка бозка! Иезус, Мария! Ратуйте! [80] – раздался вдруг истошный бабий вопль из угла. Что-то черное шлепнулось с печки – Суворов невольно отскочил в сторону и глядел с изумлением. Это была старуха. Она дико вытаращила глаза на Суворова и с криком «ратуйте!» кинулась опрометью вон из хаты. – Что такое? Откуда она? – спросил Суворов. Столыпин бросился за старухой вдогонку. Повар Мишка, пряча улыбку, чесал в смущении голову: – Тут, ваше сиятельство, должно, запечье есть. Стало быть, старушка задремала, не слыхала, как мы прибирали, а потом и перепугалась. – Да вы-то чего смотрели? – Кажись, все осмотрели, а вот какое дело… Через минуту вернулся Столыпин. – Ну, что она? – Испугалась, ваше сиятельство. Говорит: думала… простите, – замялся адъютант. – Черт, – подсказал Суворов. – Так точно, черт! – Конечно. Голый человек скачет по хате, говорит неизвестно по-каковски – не кто иной, как черт! – смеялся Суворов. – Старуха-то ведь по-арабски не знает. Снеси-ка ей рубль, а то еще родимчик прикинется!.. II
В пути Столыпин все время ехал впереди фельдмаршальского дормеза. Суворов приказал ему: – Поезжай к князю Петру, скажи: никаких встреч. Солдат зря не морозить! Князь Петр Багратион, командир егерского батальона, сразу же послушался. Он тотчас распустил приготовленный для встречи батальон и только сам дождался любимого начальника. Суворов обнял храброго князя: |