Онлайн книга «Происхождение»
– Что ж, это честно. – Естественно. Скульптура из тумана – идеальный пример концептуального искусства. Художник предлагает идею – расположить перфорированные трубки под мостом и пустить волну тумана по воде. А вот осуществление идеи – это уже дело местных техников. – Уинстон выдержал паузу. – Хотя я снимаю шляпу перед художницей, которая смогла так изящно использовать материал в качестве кода. – Туман это код [13]? – Да. Закодированное посвящение архитектору музея. – Фрэнку Гери? – Фрэнку О. Гери, – поправил Уинстон. – Остроумно. Лэнгдон подошел к стеклянной стене. – Отсюда прекрасный вид на паучиху, – произнес Уинстон. – Вы обратили внимание на Маман по дороге в музей? Лэнгдон задумчиво смотрел на огромную «черную вдову» на площади. – Знаете, ее трудно не заметить. – Судя по интонации, вы от нее не в восторге. – Я старался изо всех сил. – Лэнгдон помолчал. – В классическом искусстве я как рыба в воде, а тут меня будто вытащили на берег. – Интересно, – сказал Уинстон. – А я думал, вы скорее других способны оценить Маман по достоинству. Она – прекрасный пример классического контрапоста. На нее вы можете ссылаться, когда будете объяснять этот прием своим студентам. Лэнгдон смотрел на паучиху, но не очень понимал, о чем речь. Рассказывая о контрапосте, он обычно приводил в пример более традиционные произведения. – Я предпочитаю «Давида». – О да. Микеланджело – эталонный образец, – с улыбкой согласился Уинстон. – Эта знаменитая поза, динамический контрапост, женственные линии. Плавно вывернутое запястье, небрежно спадающая праща – все это выражает женскую мягкость и уязвимость. И в то же время суровый взгляд, напряженные сухожилия – в этом уже сквозит отчаянная решимость поразить Голиафа. Давид одновременно мужествен и женствен. Нежен и неумолим. Лэнгдону понравилось, как рассуждает Уинстон. Хотел бы он, чтобы все его студенты так понимали шедевр Микеланджело. – Маман ничем не отличается от «Давида», – продолжал гид. – То же контрастное соположение антиномических архетипов. В природе паук «черная вдова» – жестокий хищник: ловит жертву в паутину, убивает и пожирает. Но здесь представлена самка, и, хотя она тоже убийца, мы видим, что ее корзина полна яиц. Она готова дать жизнь новым существам. То есть она убивает и порождает. К тому же огромное тело на непропорционально длинных, но тонких ногах – это еще один контраст: мощь и хрупкость. «Маман» – современный «Давид», если угодно. – Не угодно, – ответил Лэнгдон с улыбкой. – Но, должен признать, ваш анализ дал мне пищу для размышлений. – Замечательно. А теперь позвольте предложить вам еще один экспонат. Работу Эдмонда Кирша. – Серьезно? Я не знал, что Кирш еще и художник. – Ну, художник он или нет, – рассмеялся Уинстон, – это вам решать. Следуя указаниям Уинстона, Лэнгдон подошел к большой нише, где уже столпилось довольно много гостей, созерцавших огромную плиту из засохшей грязи и глины, висевшую на стене. Лэнгдону это напомнило окаменелости, выставленные совсем в других музеях. Но здесь не было никаких окаменелостей. Зато были грубо выдавленные отпечатки, вроде тех, что любят оставлять дети на полузастывшем цементном растворе. – Неужели это сделал Эдмонд? – процедила блондинка с ботоксными губами и норкой на плечах. – По-моему, чушь. В Лэнгдоне проснулся преподаватель: – На самом деле довольно остроумно. Лучшее, что я видел в этом музее. Женщина обернулась и с неприязнью посмотрела на Лэнгдона: – Вот как? Может, просветите меня? С удовольствием. Лэнгдон подошел к плите поближе. 
– Прежде всего знаки, которые Эдмонд выдавил на глине, – это дань уважения самому раннему типу письма, клинописи. – Женщина бросила удивленный взгляд на Лэнгдона. – Три больших знака, – продолжил он, – слово «рыба» на ассирийском языке. Это называется пиктограммой. Присмотревшись внимательнее, мы увидим справа открытый рот рыбы, а в треугольничках вполне угадывается чешуя, которая, как известно, покрывает рыбье тело. Другие зрители, стоявшие рядом, тоже принялись изучать глиняную плиту, явно заинтересовавшись. – Если мы посмотрим сюда, – продолжил Лэнгдон, указывая рукой на ряд точек, – то увидим цепочку следов позади рыбы, что обозначает ее эволюционный путь. Как мы знаем, далее этот путь ведет на сушу. – Тут зрители согласно закивали. – И наконец, звездочка справа. Это один из древнейших символов Бога. – Получается, рыба ест Бога? – удивилась блондинка. – Именно. Перед нами ироническое изложение теории Дарвина: творение в процессе развития пожирает творца. Эволюция уничтожает религию. – Лэнгдон небрежно пожал плечами. – Довольно остроумно. Уходя, он слышал, как зрители удивленно переговариваются у него за спиной, и тут же зазвучал смех Уинстона: – Браво, профессор! Думаю, Эдмонд оценил бы вашу импровизированную лекцию. Мало кто способен это расшифровать. – Ну, – усмехнулся Лэнгдон, – в этом и заключается моя работа. – Понятно, почему мистер Кирш просил меня отнестись к вам с особым вниманием. Он также просил показать вам еще кое-что. То, чего сегодня не увидит никто из приглашенных. – Вот как? И что же? – Видите проход справа от стеклянной стены? Лэнгдон посмотрел направо: – Да. – Отлично. Будьте добры, пройдите туда. Слушая Уинстона, Лэнгдон осторожно подошел к входу в коридор, пару раз оглянулся и, убедившись, что никто его не видит, проскользнул за колонну. Пройдя несколько метров, он оказался перед запертой металлической дверью с кодовым замком. – Наберите шесть цифр. – И Уинстон продиктовал их. Лэнгдон нажал шесть кнопок и услышал, как щелкнул замок. – Входите, профессор. Лэнгдон немного помедлил, гадая, что его ждет. Собравшись с духом, открыл дверь. Впереди была темнота. – Я скоро включу свет, – сказал Уинстон. – Входите, профессор, и закройте дверь. Лэнгдон осторожно переступил порог, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Прикрыл дверь и тут же услышал, как замок опять щелкнул. Из углов заструился мягкий свет. Перед Лэнгдоном постепенно возникала сводчатая пещера, огромная, словно ангар для «Боинга-747». – Три тысячи сто квадратных метров, – сообщил Уинстон. |