Книга Происхождение, страница 52. Автор книги Дэн Браун

– Может, и нам с этого начать? Может, так мы поймем, над чем он работал?

– Да я не против начать с самого начала, – ответил Лэнгдон. – Только не очень понимаю, как нам это поможет. Есть два типа ответов на вопрос «Откуда мы появились?». Религиозные доктрины утверждают, что Бог сразу создал человека, так сказать, в готовом виде. А теория Дарвина гласит, что жизнь первоначально зародилась в неком первичном бульоне, а потом постепенно эволюционировала до человека.

– А если Эдмонд нашел третий вариант? – спросила Амбра, и ее карие глаза загорелись. – Может, это и есть часть открытия? Вдруг он доказал, что человечество произошло и не от Адама и Евы, и не от дарвиновской обезьяны?

Конечно, если открытие состоит в новой версии происхождения человека, то это настоящая бомба. Но Лэнгдон даже представить не мог, что же это может быть за версия.

– Теория эволюции Дарвина очень хорошо подтверждается, – сказал он, – потому что основана на наглядных фактах и ясно показывает, как с течением времени организм развивается и приспосабливается к окружающей среде. Теорию эволюции признают самые крупные светила современной науки.

– Правда? – удивилась Амбра. – А я видела книжки, в которых пишут, что теория Дарвина ошибочна.

– Мисс Видаль совершенно права, – неожиданно вклинился Уинстон из динамика заряжавшегося на столике между ними смартфона. – Более пятидесяти книг только за последние десять лет.

Лэнгдон успел забыть, что Уинстон по-прежнему с ними.

– Некоторые из них стали бестселлерами, – продолжал Уинстон. – «Чего не понял Дарвин», «Поражение дарвинизма», «Черный ящик Дарвина», «Суд над Дарвином», «Темная сторона Чарлза Дар…»

– Достаточно, – прервал его Лэнгдон, прекрасно осведомленный о существовании антидарвиновской литературы. – Кое-что из этого я читал.

– И как? – допытывалась Амбра.

Лэнгдон вежливо улыбнулся:

– Не могу сказать обо всех, но те две книги, что я читал, написаны с ортодоксальных христианских позиций. В одной даже говорилось, что останки ископаемых животных намеренно были помещены в отложения древних пород Господом Богом, «чтобы испытать нашу веру».

Амбра нахмурилась:

– Словом, они вас не убедили.

– Нет. Но пробудили любопытство, и я спросил одного гарвардского профессора, биолога, что он думает по этому поводу. – Лэнгдон улыбнулся. – Профессором по чистой случайности оказался покойный Стивен Джей Гулд.

– Где-то я слышала это имя, – сказала Амбра.

– Стивен Джей Гулд, – снова подал голос Уинстон, – всемирно известный биолог и палеонтолог. Его теория прерывистого равновесия, или квантовой эволюции, объяснила некоторые «недостающие звенья» в цепи эволюции и в очередной раз подтвердила теорию Дарвина.

– Так вот, Гулд только усмехнулся, – продолжил Лэнгдон, – и сказал, что большинство книг, направленных против Дарвина, издается под патронажем некоего Института креационистских исследований, который, согласно его собственным программным заявлениям, считает Библию точным до буквальности изложением исторических событий и научных фактов.

– То есть, – пояснил Уинстон, – они верят, что горящий куст мог говорить, что Ной собрал по паре всех живых существ в один ковчег и что люди превратились в соляные столбы. Не самый прочный фундамент для научно-исследовательской работы.

– Согласен, – сказал Лэнгдон. – Но есть и нерелигиозные книги, в которых предпринимаются попытки дискредитировать Дарвина с исторической точки зрения, – например, пишут, будто он украл свою теорию у французского натуралиста Жана Батиста Ламарка, который первым предположил, что организмы видоизменяются под воздействием окружающей среды.

– Это возражение не по существу, профессор, – заметил Уинстон. – Занимался Дарвин плагиатом или нет, это никак не отразилось на основных положениях его учения.

– С этим трудно спорить, – сказала Амбра. – И все-таки, Роберт, насколько я поняла, если бы вы спросили профессора Гулда, откуда мы взялись, он бы ответил: произошли от обезьяны.

Лэнгдон утвердительно кивнул:

– Ну, может, не слово в слово, но Гулд официально заявил мне, что ни один из современных ученых не сомневается в том, что эволюция существует. Мы можем физически проследить этот процесс. Куда интереснее, на его взгляд, другие вопросы. Почему происходит эволюция? И как все началось?

– И у него были ответы? – спросила Амбра.

– Не такие, что я способен понять. Но он проиллюстрировал их одним мысленным экспериментом. Он назвал его «Бесконечный коридор». – Лэнгдон сделал глоток кофе.

– Да, это очень хорошая наглядная иллюстрация, – опять встрял Уинстон, воспользовавшись паузой. – Представьте, что вы идете по очень длинному коридору, начала и конца которого не видно.

Лэнгдон кивнул, в очередной раз пораженный широтой познаний Уинстона.

– И вот, – продолжал Уинстон, – позади вы слышите, как скачет мячик. Оборачиваетесь и видите, что мячик скачет прямо на вас. Он все ближе и ближе, потом проскакивает мимо, скачет дальше и, наконец, исчезает из виду.

– Все верно, – сказал Лэнгдон. – Вопрос не в том, скачет ли мячик. Очевидно, что скачет. Вы видели это своими глазами. Вопрос в другом – почему он скачет? И как он начал скакать? Кто-то бросил его? Или это какой-то особый мячик, которому нравится подскакивать? Или законы физики в этом коридоре таковы, что мячик должен все время скакать?

– Гулд считал, – заключил Уинстон, – что так и с эволюцией: мы не можем заглянуть достаточно далеко в прошлое, чтобы выяснить, как начался этот процесс.

– Именно, – кивнул Лэнгдон. – Все, что мы можем, – наблюдать, как этот процесс происходит.

– Та же история, – сказал Уинстон, – с теорией Большого взрыва в космологии. У астрофизиков есть прекрасные формулы, которые описывают расширяющуюся Вселенную в любой момент времени Т – и в прошлом, и в будущем. Но если мы посмотрим, что было в самый момент Большого взрыва – когда Т равно нулю, – вся математика летит к чертям: получаются бесконечно большие энергии и бесконечно большие плотности.

Лэнгдон и Амбра многозначительно переглянулись.

– И опять совершенно верно, – сказал Лэнгдон. – А поскольку человеческий разум не привык иметь дело с «бесконечностью», большинство ученых предпочитают говорить о нашей Вселенной только после Большого взрыва – когда Т больше нуля. Это гарантирует, что математика остается математикой, а не превращается в мистику.

Один из гарвардских коллег Лэнгдона – уважаемый профессор физики – настолько устал от «философских» вопросов на своем семинаре «Происхождение Вселенной», что в конце концов написал на дверях аудитории: