Онлайн книга «На Фонтанке водку пил»
|
При встрече соперников на сцене снова появился пистолет, и бледный Булгаков, чувствуя себя персонажем еще не написанной пьесы, сказал: — Не будете же вы стрелять в безоружного?.. Дуэль — пожалуйста!.. [45] Но как бы там ни было, они соединились, «Мастер» и «Маргарита», и вместо новой квартиры Михаил Афанасьевич подарил Елене Сергеевне нечеткую фотографию того же кабинета на Пироговской с двумя ступеньками вверх и надписал: «Елене от Михаила»… Это случилось в начале сентября 1932 года. В середине октября они уехали в Ленинград для переговоров с театрами… Сперва не могли вспомнить, с кого началось… Ни Юрский, на Басик, ни Кочерга… И Р. ломал голову… Никак… Память подводит, когда повтор становится ритуалом. С кого же начался ритуал?.. Стали рассуждать вместе и порознь: Изиль Заблудовский, зав. костюмерным Татьяна Руданова, главный машинист сцены, заслуженный работник культуры Велимеев Адиль… Большинство считало — с Паши Панкова, но двое называли Ефима Захаровича Копеляна… Логика была такова: «Мольер» вышел в 1973-м, Юрский уехал в Москву в конце 1977-го и до последних дней в Ленинграде «Мольера» играл. Не могло же быть, чтобы декорация идущего спектакля пошла на другой… — Неэтично, — сказала Таня… Сомнения сняла Люся Макарова, вдова Копеляна. И тут все прояснилось. Событие было настолько катастрофическим, что логику никто не искал, а этика была одна: сделать для него все, что только возможно… Растерянный Гога так и сказал Кочергину: — Сделайте что-нибудь… И Эдик вспомнил, как, уезжая в санаторий, Копелян бросил ему в актерской раздевалке: — Ну держись, работай!.. Как будто прощался… Как будто было предчувствие… Для Р. началось со звонка Гриши Гая, который глухим голосом без всяких подъездов сказал: «Умер Фима». Было 6 марта 1975 года. Р. сказал свое «не может быть» и, связанный с Гаем тяжелой паузой, увидел первую встречу, и вторую… Когда при знакомстве с театром показывал худсовету сцены из «Гамлета», обратился к Копеляну как к первому артисту, сказал лично ему: «Старый друг», — а тот хмыкнул в знаменитые усы… Потом — «Синьор Морио пишет комедию», и Р. поражается, как мощно думает Копелян на авансцене, как плавятся темные глаза в жару воображения… «Автор, автор, и впрямь сочинитель, а не актер», — подумалось ему… Однажды Р. взял газетный портретик на телепрограммке, зашел в гримерку через две двери от своей, сказал в полушутку: — Подпишите, Ефим Захарович. Все помнили, как Кира Лавров беззаконно затесался в массовку в «Традиционном сборе», подошел к Фиме за автографом, а тот чуть не упал со смеху на сцене. Копелян газетный свой портретик взял, надписал, и получилось серьезно, память на всю жизнь. По щедрости душевной он отметил талант молодого артиста и — по ошибке — ум его, что, разумеется, льстило самолюбию, но, главное, убеждало в сердечном расположении самого Копеляна, а уж этим можно было гордиться, не задумываясь о наличии отмеченных качеств… В «Карьере Артуро Уи» Копелян — Эрнесто Рома, а Р. — Инна, его правая рука, оба предчувствуют смерть, оба падают, расстрелянные штурмовиками в железном гараже… В «Трех сестрах» — однополчане, мечтатели, офицеры, он — Вершинин, Р. — Тузенбах, споры о будущем, пожар, его расставанье с Машей, моя смерть… Его смерть… Кочергин до сих пор уверен, что виноват театральный доктор, лечил от желудка, отправлял дважды глотать кишку, а был инфаркт… Ни «Дюн», ни «Белых ночей» еще не построили, несколько домишек в «Мельничных ручьях» — весь санаторий… К нему приехала Люся, привезла вкусненького, позвала домой: — Поедем, Фима, поживешь на даче, с человеком, с собакой… У них был фокстерьер по кличке Пеле, веселый мальчик, прыгучий, любил Фиму больше всех, лизал в усы, глаза, уши… — Нет уж, я тут доживу свой срок, — опять странная фраза… Проводил Люсю до станции, пошел обратно… Плохо… Пока вызывали врача, пока что… Привезли мертвого на Бассейную, в первой комнате ходили, говорили, Люся упала в другой, Пеле забился под кровать, дрожал… После Фимы прожил еще пару лет… Копелян пришел в БДТ как раз в том году, «мольеровском»… В книжке о театре издания 1939 года сказано: «Копелян Ефим Зиновьевич — артист. Поступил в 1931 г. Швейцар, 1-й носильщик — „Человек с портфелем“, Мальчик, Слуга в гостинице — „Слуга двух господ“» и т. д. В книгах того времени много ошибок и опечаток. Мы знали его не как Зиновьевича, а как Захаровича. А потом, когда прославился в десятках фильмов и озвучил народный сериал «Семнадцать мгновений весны», стали, любя, называть Ефимом Закадровичем… Александра Павловна Люш сказала о начале 30-х: — О нем шутили тогда: «У нас один армянин в театре, и тот — еврей!..» Однажды, пробегая мимо Монахова, Фима сказал ему «Здрасьте!» и сделал ручкой «Привет»… Монахов, как громом пораженный, остановился, низким голосом оскорбленного короля спросил: — Это вы мне сделали ручкой?.. Теперь, как громом пораженный, застрял у стены Копелян. Других вольных жестов по отношению к Монахову в истории БДТ не отмечено… Через четыре года Фима Копелян играл выпускной спектакль студии «Бешеные деньги», и в роли купца Большова, в подобранном костюме, был юрок и смешон. Тонкая шея вертелась в широком воротнике, но уверенность в себе была отменная. Когда действие завершилось, Монахов положил ему на плечо руку и сказал: — Лет через двадцать будешь настоящим актером… Николай Федорович Монахов медленно шел по Фонтанке. По той, другой ее стороне, чтобы, дойдя до Лештукова моста и переходя по его досчатому настилу, как всегда, поклониться Пушкину и Глинке. Так было у него заведено. С тех самых пор, как Больдрамте переехал в зеленый дом Суворинского театра, Монахов держал обычай заходить с Лештукова и, вглядываясь в бюсты, шептать про себя: «Здравствуйте, Александр Сергеевич!.. Здравствуйте, Михаил Иванович!..» И, покосившись по сторонам, не пялится ли кто, отдать по легкому поклону одному и другому… Пушкина и Глинку прилепили слишком высоко, и мало кто задирал голову, чтобы их разглядеть. Кроме того, если Александр Сергеевич все-таки узнавался по кудрям и бакенбардам, то Глинку было вовсе не узнать. Но, поскольку Николай Федорович знал, что это они, и чувствовал тайную неловкость перед зеленым домом, он стал здороваться с ними и прощаться, благо никто этого не знал. |