Книга Юлиан Семенов, страница 27 – Ольга Семенова

Отец продолжал «бредить» темой советских разведчиков в тылу врага. Тот факт, что о многом власти предпочитали умалчивать, только подзадоривал его. В 1967 году вышел его роман «Майор Вихрь» о блистательной операции советских разведчиков, спасающих от разрушения красивейший Краков. В произведении действует сын Штирлица — Саша, а у самого Штирлица «эпизодическая роль». Тогда-то и позвонил папе первый раз Юрий Владимирович Андропов, и неожиданный звонок был расценен им, как настоящий подарок. В тот вьюжный зимний вечер он сидел на московской квартире на улице Чайковского (теперешнем Новинском бульваре) с братьями Вайнерами — был их крестным отцом в литературе, отредактировав и «сосватав» в издательство первый детектив, и пил водочку, закусывая пельменями. Неохотно подняв трубку требовательно звонившего телефона и сообразив, кто на том конце провода, моментально стал, как стеклышко. Андропов спросил отца, не думает ли он, что пора поподробнее написать о деятельности наших разведчиков в годы войны в тылу врага. Отец, возликовав, ответил, что давно пора. Так на свет и появился роман «Семнадцать мгновений весны», где Владимиров, он же Исаев, он же Макс фон Штирлиц, штандартенфюрер СС на службе у Шелленберга снова выступил главным героем.

Готовился к нему папа, как и к каждой вещи, серьезно и долго: читал, работал в берлинских архивах, а написал за семнадцать дней. В основу сюжета положен реальный факт переговоров Гиммлера с американскими властями, о которых он вычитал в опубликованной в Союзе и бывшей в открытой продаже переписке глав трех союзных держав. В этом романе, впервые со времен войны, немецкий генералитет не был выставлен как сборище кретинов. Многих из них отец описал как людей умных, образованных и способных порой на добрые поступки. А один из самых симпатичных персонажей, пастор Шлаг, обязан своим существованием критику Льву Аннинскому, зашедшему как-то к папе на огонек, когда тот готовил материал к роману.

Вспоминает писатель Лев Аннинский.

— Юлиан, я не владею логикой тайных агентов.

— А я этого от тебя и не жду, — успокоил меня хозяин дома, налаживая диктофон. — От имени Штирлица буду говорить я. А тебе предлагаю в этом диалоге роль пастора.

Радушная жена Юлиана Катя только что накормила меня вкуснейшим обедом, и я расслабился настолько, что для интеллектуального диспута требовалась срочная перестройка.

— Какого …пастора? — спросил я.

— Нормального протестантского пастора, гуманиста и философа. Защищайся!

Юлиан щелкнул клавишей диктофона:

— Так что же получается? Если пересадить Господа Бога с державных высот и сердечных глубин под корку отдельно мыслящего индивида, все остальное устроится само собой: и государство, и общество, и братство?

— Само собой, господин Штирлиц, ничего не устраивается, разве что пищеварительный процесс, да и то если поешь. А насчет подкорки…

Я почувствовал бойцовскую дрожь. Разнословия христианства в ту пору (самый конец 60-х годов) были предметом моего острого интереса и темой усердных библиотечных занятий (в Институте философии, где я тогда работал, можно было заниматься этими темами законно).

Через год Юлиан подарил мне свой новый роман с дарственной надписью: «Левушке — пастору Шлагу…»

Читая, я натыкался на свои полузабытые уже реплики. Мне было легко и весело. А когда еще через пару лет эти реплики стал произносить с экрана великий артист Плятт, я почувствовал эффект настоящего переселения душ.

…Штирлиц действует и в романе «Третья карта» — в Польше, оккупированной немцами; и в «Альтернативе», где он оказывается на Балканах накануне войны, и в «Испанском варианте», и в «Приказано выжить».

…Работал ли папа над серией романов о Штирлице или над историческими романами о Петре Первом, О. Генри, В. Маяковском, Ф. Дзержинском, Столыпине или Гучкове, он всегда стремился к биографической и исторической достоверности и для этого старался выявлять все характерные особенности описываемых людей и обстоятельств исторических событий, оставляя как можно меньше домысла. Отец часто говорил, что литератор, чтобы ему поверили, должен быть максимально точен в деталях, но только разбирая его архивы — я в полной мере поняла, какую титаническую работу он для этого проводил: в бесчисленных папках хранились выписки из писем военных, копии приказов Гиммлера, планы рейхстага, номера личных телефонов Гитлера и Геринга, биографии нацистских лидеров, их воспоминания, фотографии, ксерокопии документов охранки и переписки петровских времен. А сколько книг он штудировал, сколько подшивок газет военных времен привозил из Германии, Латинской Америки и Испании! Его знания были поистине феноменальны, но главным оставался редкостный талант, позволявший превратить груды сухого, «бездушного» материала в увлекательнейшие романы. Многие сомневались, что один человек способен столько написать, и по Москве поползли слухи о литературных рабах Юлиана Семенова.

Юлиан Семенов.

Евдокия Дмитриевна Ноздрина, бабушка Юлиана Семенова, с дочерью Людмилой. 1916 г.

Юлиан с мамой — Галиной Николаевной Ноздриной и отцом — Семеном Александровичем Ляндресом. Май. 1932 г.

Юлику шесть лет. Сходня. 1937 г.

На даче. Крайний справа Юлиан, крайняя слева кузина Галина Михайловна Тарасова. 1939 г.

С фронтовыми друзьями отца. Третий слева Юлиан Семенов. Берлин. 1945 г.

На военных сборах. Крайний слева Юлиан Семенов. 1950 г.

Юлиан Семенов. 1948 г.

Встреча И. В. Сталина с сотрудниками издательства «Известия». В верхнем ряду второй слева С. А. Ляндрес.

Алексей Алексеевич Богданов и Наталья Петровна Кончаловская. США. Конец 1920-х гг.