Онлайн книга «Мои королевы. Раневская, Зелёная, Пельтцер»
Татьяна Ивановна Пельтцер – советская российская актриса театра и кино. Народная артистка СССР, лауреат Сталинской премии третьей степени Они стали часто встречаться. И вот однажды Таня затащила его на концерт в Консерваторию. В тот вечер играл Лев Оборин. – Замечательный пианист, – сказала Таня. – Наверное, самый лучший. Ученик Игумнова, а в прошлом году получил первую премию на конкурсе имени Шопена в Варшаве! Консерваторию Таня обожала. Ее отец, Иван Романович, с детства приобщал ее к музыке, учил играть на фортепиано, петь романсы – они распевали их дуэтом, или втроем с матерью. – Отец хотел, чтобы я пела и на эстраде, и в водевилях, и в оперетте тоже, – говорила Таня, когда в антракте они гуляли по фойе. – Жаль, что я свой голос прокурила папиросами, дымлю не хуже отца. У него попугай есть – большой такой, какаду – я покажу его тебе, он все понимает и каждый раз встречает отца одной фразой: «Ваня, где папиросы?» Они остановились у картины, на которой собраны все великие русские композиторы вместе. И студент Ваня сделал Тане предложение. – Ну вот, – засмеялась она, – у нас с тобой как в песне: Ваня с Таней дружно жил, Ваня Таню полюбил. Ай, лю-ли, ай, лю-ли… А через год муж пришел к ней с радостной новостью: – Собирайся! Меня, как выпускника с красным дипломом, направляют в Берлин, в советское торговое представительство! И закружил ее по комнате. – Постой, погоди, чертушка, – отбивалась Таня. – А как же мой театр? – Жена должна быть рядом с мужем. Это еще в Евангелии предписано! – Да что я рядом с тобой делать буду? – не унималась Татьяна. – Я же ничего, кроме сцены, не знаю и не умею! – Ничего, что-нибудь придумаю, – успокоил ее муж. 
По характеру сыгранных ролей Пельтцер иногда называют «Заслуженной бабушкой Советского Союза» И Таня решилась: «А была – не была! Однова живем!» Бросила театр и приехала с мужем в Берлин в Торгпредство Советского Союза. Ваня придумывал недолго: Торгпредство нуждалось в машинистке и Таня села за «Ундервуд». Начала одним пальцем упорно выстукивать ответственные бумаги: «Просим Вас оказать содействие в приобретении для строящегося на Волге тракторного завода....» Берлин ей очень понравился. Она тут же помчалась на симфонический концерт. Правда, без Вани. – Ты извини, мне видно в детстве медведь на ухо наступил, – признался он. – Я в твоих концертах ничего не понимаю. Но супруги не скучали. На Фридрих-штрассе нашли чудный пивной подвальчик – пиво Ваня обожал, да и Таня с удовольствием осушала кружку-другую. – Однажды, – рассказывала она потом, – в этом подвальчике произносил речь какой-то мужчинчик с крикливым голосом и усиками, как у Чарли Чаплина. У меня уши были полны его визгом. Отвратительно! – Это, как выяснилось, был Гитлер. А в советской колонии – так называли всех граждан нашей страны, которые жили в Берлине, Татьяна познакомилась с симпатичным студентом. Его прислали из Москвы обучаться автомобилестроению. – Ваня, – представился он при знакомстве, а Таня засмеялась. – Что это вы? – смутился студент. – Нет, нет, Вы тут ни при чем, – объяснила она. – Просто когда я ехала в Германию, меня предупреждали – на каждом шагу я буду здесь встречать Фрицев, а ни один Фриц мне еще не встретился! Зато Иванов!.. Мне кажется, что других имен на земле нет! Вскоре они встретились в Берлинской опере. – Вы любите музыку? – спросил он. – Обожаю, – сказала Таня. – Особенно оперу. А Пуччини могу слушать на любом языке, хотя немецкий, по-моему, не очень приспособлен к пению… Они бродили по фойе все антракты. И стали встречаться в Берлинской опере по два-три раза в неделю. Конец этих встреч оказался неожиданным. – Собирайся, – сказал ей снова муж Ваня. – Мне не нужна жена-шлюха! Таня ничего не ответила. Больше всего в жизни она не любила выяснять отношения. Муж отвез ее в Остбанхоф. Здесь они долго стояли у вагона. Но Таня так и не проронила ни слова. – Так едешь? – спросил муж, когда раздался сигнал к отправлению. – Да, – ответила она. – Счастливо оставаться. В Москве после трехлетнего отсутствия ее снова приняли в родной театр – театр имени Моссовета. Но что-то с Таней произошло: она ходила по сцене как потерянная, механически произносила текст – у нее пропал, как говорят циркачи, кураж. Понимала, что нужно что-то изменить, но ничего с собой не могла поделать: все думала о Ване-инженере, который писал ей из Берлина, все еще надеялась на скорую встречу с ним, все ждала его… В театре терпели, терпели, да и вызвали ее к главному режиссеру. – Татьяна Ивановна, – начал Юрий Александрович Завадский, – как ни прискорбно говорить вам об этом, но все ваши последние работы находятся ниже уровня нашего театра. Понимаете? – Пытаюсь. Мне не ясно, вы предлагаете мне повысить мой уровень? – Нет, не совсем так, – замялся главный режиссер. – Вы в нашем театре уже в общей сложности, – он заглянул в бумаги, – уже десять лет! И вот, мне очень жаль, но худсовет решил просить вас оставить сцену из-за… из-за – тут написано – из-за профессиональной непригодности, простите за резкость, – извинился Юрий Александрович. – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – грустно улыбнулась Пельтцер. – Не расстраивайтесь, прошу вас, – успокоил ее Завадский. – Пойдите, скажем, на завод, поваритесь в рабочем коллективе, потом вернетесь к нам – сейчас все газеты шумят о модном течении «от станка – на сцену!». И мы тогда Вас примем как ударницу производства. Долго грустить и раздумывать Тане не пришлось: из Берлина приехал Ваня. Его направили сначала на АМО – Московский автомобильный завод. Она устроилась туда машинисткой и снова села за «Ундервуд». А через год, когда мужа перевели в Ярославль делать автомобильные моторы, Таню приняли в старейший театр России – ярославский драматический театр имени Федора Волкова. И зажили они счастливо. И Таня заиграла на сцене, как никогда хорошо. И зрители узнали и полюбили ее, и многие уже специально ходили на ее спектакли. И все бы так и было отлично, если бы не тридцать седьмой год. Все случилось так, как уже не раз описано. Ночью явились люди в форме НКВД и забрали мужа. |