Онлайн книга «Варвар, который ошибался»
Тулвар взвизгнул и забрался обратно в фургон. Самантий же, напротив, тяжело перевалился через борт и деловито принялся наматывать на голову пестрый тюрбан. — Хых-пых… Мне нужно пройтись-прогуляться. Больше песен я не выдержу. — Мы будем на постоялом дворе «Чаша». — Знаешь тут все, а, Фатик? Я не стал отрицать. В моем горле по-прежнему резвились котята. — И я здесь бывал, но давненько. Пойду, прогуляюсь, найду знакомую харчевню, хых-пых. Там когда-то подавали отменную баранину, м-м-м, да, отменную! Я пожал плечами: — Поторопись, мы уедем приблизительно через час. Он кивнул, его взгляд сбежал вниз, к туше монстра. — О-о-о, какой огромный, екра шадрам! Интересно, можно ли из него приготовить фрикасе, и если нет, то почему? Первый раз вижу, чтобы чудища вызывали у человека чисто гастрономический интерес. Олник лежал на матрасе в голове фургона и бессмысленно смотрел в потолок, на шее вздулись синие жилы толщиной с большой палец. Руки и ноги надежно стянуты веревками, по следам на кистях ясно — вырывался, да так бойко. Взмокшая Крессинда обмахивала гнома каким-то покрывалом. — Ему очень плохо, Фатик! — Кажется, она обвиняла меня в том, что я не присмотрел за ее мужчиной — как будто это была моя задача, оберегать гнома от выпивки. Бывший напарник вскинулся на мой голос. — Здоровье — дороже денег! — степенно изрек удалец, силясь встать. Тулвар тут же запричитал о том, чтобы я, такой-сякой варвар, унял, наконец, гнома, дескать, его милость владыка Дольмира от постоянных стихов в расстроенных чувствах. Крессинда — добрая душа! — помогла Олнику присесть. Бывший напарник взглянул на меня абсолютно пустыми глазами-вишнями и прочитал с выражением: На помойке нищий варвар Жадно роется в объедках. Может, истину в них ищет? Что вы, люди, не надейтесь; Просто очень жрать охота! — Неплохо, Олник. В самую точку. Через некоторое время я отдам капитану Карибдизу выкуп за товар и стану самым нищим варваром на свете. — Его разум сейчас пребывает отдельно от тела, — сказала Виджи. — Я бы уточнил: его разум всегда пребывал отдельно от тела. — Брутально, дларма тогхирр! Мастер Фатик, не будь вы так дороги Олнику, я бы отвесила вам оплеуху! Я был готов зарядить встречную колкость, но Олник вдруг вздрогнул и сфокусировал взгляд на мне: — Фатик! Фатик! Скоро тебя убьют, я это вижу! Гритт… Это-то я как раз не хотел бы слышать… Котята в моем горле превратились в двух озверевших ревнивых кошек. — Кто убьет, Олник? — Дохлый зяблик, не знаю! — Убьют за дело? — Очень вкусно пахнет… Хочу моченой репы! Ч-черт! Я призвал на помощь все свое хладнокровие. — Убьют за дело? В бою? Как меня убьют? — Не бойся друга умного, бойся врага глупого! — Олник. Впереди есть мозгун или лузгавка? Он задышал с хрипами. — А? Откуда ты знаешь? Значит, есть… — Может, ты видишь, как их победить, если они привяжутся к нам? — Будет много огня! — Что? — Будет много огня! Покрытая струпьями голова начала крениться на грудь, Олник обмяк. — Мастер Фатик, — сказала Крессинда, — шли бы вы… на… на… Я ушел. В моем горле разгорался настоящий пожар. У фургона я спросил Виджи, очень надеясь, что мой голос не звучит предательски-хрипло: — Меня убьют? — Я не знаю, Фатик. Однако глаза ее ответили утвердительно. Впрочем, она знала и видела в плетении нитей моей судьбы еще что-то. И это самое что-то заставило ее ответить спокойно. Как будто она видела в моей смерти не конец, а… начало? Но какое начало может быть в смерти, яханный фонарь? Разве что — превратиться в бестолково ковыляющего паршивого зомби? Нет уж, ищите дурака! Если сдох — то сдох. Мне было слишком паршиво, чтобы затевать расспросы, да она и не ответила бы — я выучил ее досконально. Отделалась бы парой заумных фраз, а то и вовсе — соврала бы. Эльфы не лгут, а полукровки — лгут и не краснеют, повторяю это уже в сотый, наверное, раз. * * * Когда я стану старым, брюзгливым и окончательно облысею, я напишу мемуары под названием «Хороших людей нет». Заметьте: я не буду называть свою книгу «Все люди — дерьмо!» или «Не могу я пить вино, потому весь мир — дерьмо!», я назову ее достаточно скромно. Сейчас весь мир людишек казался мне крайне дерьмовым, а запить свое раздражение я не мог по известной вам причине. Я купил нам места в «Чаше», загнал уцелевший фургон во двор, прошел в зал харчевни вместе с Виджи, Тулваром и возницами Вирны — Нануком и Ванко. Маммон Колчек остался подле фургона, в котором продолжал бушевать Олник; ему что-то успокоительно говорила Крессинда. Мы заказали нечто, что могло сойти за ранний обед или поздний завтрак. Вместо пива я попросил воды. Возницы Вирны — два плечистых молодца с физиями, обличавшими в них весьма серьезных ребят, слушали меня не перебивая. Тулвар поскуливал. Виджи молчала, положив руку мне на запястье. — Честные люди — худший вариант таможенника, — сказал я. — Раньше-то тут заведовал делами лейтенант Мраузек, мой знакомец, дружище. Он имел стойкую таксу на провоз любого груза и вел дела разумно. Да я слона мог провезти контрабандой. А вот Аджог Карибдиз — совсем другое дело. Мне знакома эта порода людишек — объявляют себя честными, кичатся своей честностью, а на деле — жрут не в два даже, в три горла. Крайняя степень алчности, другими словами. Если таможенник говорит, что он честен — знайте, перед вами алчный ублюдок без малейшей чести. Сейчас Карибдиз мотыляет нас на крючке и уже почти подсек. Да, разумеется, Виджи, он играет в честность, причем делает это искусно. Полагаю, ему нужны все деньги, что у нас есть. Тогда, возможно, груз нам вернут. А может быть — и нет. Возможно, он примет взятку и сделает вид, что не получил денег. Такое тоже бывало. Бывало и так, что алчная сволочь брала деньги и, одновременно, бросала купца за решетку по обвинению в контрабанде — чтобы доказать, что никакая она не сволочь и не алчная. Сейчас мы поедим, а затем я прибью свою гордость гвоздями к стенке и отправлюсь к Карибдизу на разговор. Так я и поступил. Еда с трудом пролезала в распухающее горло. Я определенно заболел. |