Онлайн книга «Пять ложек эликсира»
|
Нурланн с трудом встает. – Это вы. Я ждал вас. Не смейте туда ходить. – Отрекохом, – серьезно произносит Циприан. – Отрекохом от сатаны, от скверны. – Я не шучу, Циприан, – говорит Нурланн. – Но это же присно и во веки веков, – убеждающе произносит Миккель. – Во веки веков, профессор! – Ребятки! – проникновенно говорит Нурланн. – Вы одурманены. Вы как мотыльки. Мотыльки летят на свет, а вы летите на тьму. А там – смерть. И хорошо еще, если моментальная… Слушайте, давайте уйдем отсюда, присядем где-нибудь, поговорим спокойно, рассудительно. Это же как липучка для мух… Я вам все объясню. – Церковь, – серьезным голосом объявляет Миккель, – учитывая естественное стремление к прекрасному, издавна пыталась использовать красоту для религиозного воздействия на прихожан. Это явное издевательство, но Нурланну не до свары. – Хорошо, – говорит он. – Хорошо. Об этом мы тоже поговорим. Только пойдемте отсюда! Вам хочется поиздеваться надо мной – пожалуйста. Но сейчас я плохой оппонент, сейчас со мной неинтересно. Уйдемте отсюда, и я постараюсь соответствовать… Циприан, подняв палец, важно произносит: – Не все одинаково приемлемо в новых ритуалах. Но сложность работы не пугает подлинных энтузиастов. – Папа, – говорит вдруг Ирма обыкновенным голосом. – Пойдем с нами. Это так просто. И они, больше не взглянув на него, легким шагом идут дальше к Туче. Несколько мгновений он смотрит им вслед, а затем бросается, охваченный жаждой схватить, остановить, оттащить. И вдруг вселенная вокруг него взрывается лиловым огнем. Он видит зеленую равнину под ясным синим небом, и купы деревьев, и какую-то старую полуразвалившуюся часовню, замшелую и опутанную плющом, и почему-то идет снег крупными белыми хлопьями. На фоне синего неба один за другим, подрагивая в каком-то странном ритме, проплывают: серьезный, сосредоточенный Циприан; задумчивая, очень хорошенькая Ирма; ехидно ухмыляющийся Миккель… И какой-то вкрадчивый полузнакомый голос шепчет ему на ухо: – Как ты думаешь, что это такое? Что ты видишь перед собой? – Я вижу свою дочь. – А еще что ты видишь? Расскажи, расскажи нам, это очень интересно. – По-моему, она повзрослела… Красивая стала девушка. – Рассказывай, рассказывай! – Циприан… Хорошая пара. Голос становится назойливым и крикливым. – Говори! Говори, Нурланн! Что ты видишь? Говори! Видение светлого мира исчезает, заволакивается тьмой, и в этой тьме возникает лицо Бруна, мокрое, свирепое, огромный орущий рот, раскачиваются в электрическом свете блестящие штыри антенн… – Говори, Нурланн! Говори! Говори, скотина! Ранним утром в номер Нурланна врываются Лора и Хансен. Нурланн, измученный событиями прошлой ночи, спит одетый: как пришел накануне, как повалился на кушетку в чем был, так и заснул, словно в омут провалился. Лора и Хансен набрасываются на него и ожесточенно трясут. – Нурланн, боже мой, сделай что-нибудь! – стонет Лора. – Ирма ушла, оставила записку, что никогда не вернется… Боже, за что мне это? За какие грехи? – Нурланн, надо что-то делать, – хрипит мучительно трезвый Хансен. – Дети ушли! Все! В городе не осталось ни одного ребенка. Да черт же тебя возьми, проснись же! Пьян ты, что ли? Нурланн садится на кушетке. Он и в самом деле словно пьяный: его пошатывает, глаза не раскрываются, лицо опухло, волосы встрепаны и слиплись. – Я боюсь, Нурланн, – ноет Лора. – Сделай что-нибудь! Я ничего не понимаю… Почему, за что? – Сволочи! – хрипит Хансен, бегая по комнате. – Сманили детей! Но это им не пройдет. Хватит, кончилось мое терпение. Кончилось! Да поднимайся же ты, нашел время дрыхнуть! – Ну хорошо, хорошо… – бормочет Нурланн, растирая лицо ладонями. – Сейчас. Дайте штаны надеть. Где здесь у меня штаны? А! Да что случилось-то, в самом деле? – Он грузно поднимается на ноги. – Что вы раскудахтались? – Дети ушли из города! – орет Хансен. – Увели наших детей! * * * Когда пятьдесят лет назад детей уводили из города, это было так. Тянулась бесконечная серая колонна. Дети шли по серым размытым дорогам, шли спотыкаясь, оскальзываясь и падая под проливным дождем, шли согнувшись, промокшие насквозь, сжимая в посиневших лапках жалкие промокшие узелки, шли маленькие, беспомощные, непонимающие, шли плача, шли молча, шли оглядываясь, шли, держась за руки и за хлястики, а по сторонам дороги вышагивали мрачные черные фигуры как бы без лиц – железные отсвечивающие каски, руки, затянутые в черные перчатки, лежали на автоматах, и дождь лил на вороненую сталь, и лаяли иноземные команды, и лаяли мокрые иноземные псы… – Чепуха! – говорит Нурланн, тряся головой и зажмуриваясь. – Это совсем не то… – Да очнись ты, черт тебя подери! – орет Хансен. – Их Туча заманила! Туча их сожрала, ты понимаешь? – Погоди, – говорит Нурланн. – Надо без паники. Погоди. – У тебя оружие есть? – спрашивает Хансен. – Пистолет какой-нибудь, автомат… Хоть что-нибудь? – Какое оружие, дурак, – огрызается Нурланн. – При чем здесь оружие? Лимузин Нурланна с трудом пробирается между брошенными как попало многочисленными автомобилями. За рулем Нурланн, рядом с ним истерически рыдающая, вся перемазанная расплывшейся косметикой Лора, на заднем сиденье озверелый Хансен. Дальше ехать невозможно, и все они выбираются наружу. Кажется, весь город собрался здесь, плотно закупорив проспект Реформации, он же Дорога чистых душ. Тысячи людей, мокрых, жалких, растерянных, озлобленных, недоумевающих, плачущих, кричащих, с закаченными в обмороке глазами, оскаленных. Утонувшие в толпе автомобили – роскошные лимузины, потрепанные легковушки с брезентовым верхом, грузовики, автобусы, автокран, на стреле которого сидят несколько человек. И льет дождь. Да такой, какого Нурланн не видел никогда в жизни, он даже не представлял себе, что бывают такие дожди, – тропический ливень, но не теплый, а ледяной, пополам с градом, и сильный ветер несет его косо, прямо в лица, обращенные к еле видной черноте впереди, к мутным медленным лиловым вспышкам. Толпа кричит, плачет, стонет, угрожает: – Господи, за что? В чем согрешили мы, Господи? – Идиоты! Слюнтяи! Давным-давно надо было их за ухо – и вон из города! Говорили же умные люди… – В чем отказывали? Чего для них жалели? От себя кусок отрывали, босяками ходили, лишь бы их одеть-обуть… – Сим, меня сейчас задавят! Сим, задыхаюсь! Ох, Сим… – Пустите меня! Да пустите же вы меня! У меня дочка там! – Они давно собирались, я видела, да боязно было спрашивать… |