Книга Код операции - "Тарантелла". Из рассекреченного архива внешней разведки России, страница 49 – Лев Соцков

— Чувствовал себя скверно, совершенно не спал.

— Но могли бы позвонить, предупредить.

— Да, да, конечно. Скажите, пожалуйста, и вспомните точно, что знал Аллек о вашей связи со мной перед вашей поездкой в Москву в 1931 году?

— Аллек об этом ничего не знал, так как я ему о нашей связи ничего не говорил, да и вообще та поездка была сделана для «Борьбы» и на средства газеты «Журналь».

— Ну, счастливо вы отделались. У меня есть сведения, что ГПУ знало о вашей поездке.

— Этого не может быть, о поездке, насколько мне известно, знали только Беседовский, Боговут и Бурцев. Неужели нельзя верить Беседовскому?

— Сейчас никому нельзя верить.

— Если даже допустить, что ГПУ откуда-то знало о моей поездке, то оно не знало ни имени человека, по паспорту которого я ехал, ни маршрута.

— Это так. Мы вернемся к разговору. Извините, Борис Федорович, я должен уйти, у меня срочные дела. Увидимся завтра прямо с утра.

В субботу 10 марта встретились в кафе. Не успел Лаго поздороваться, как Богомолец заговорил:

— Борис Федорович, у меня есть неприятная новость. По моим точным сведениям, вы являетесь агентом ИНО. Вы не волнуйтесь. Это не так важно и не изменит наши отношения, но я вас прошу сказать, так это или нет.

— Вы что это, Виктор Васильевич, решили меня разыгрывать сегодня?

— Нет, нет, у меня имеются для этого серьезные основания. Вот, например, одна вещь, которая была ложной, но о которой я вам рассказал, стала известна ГПУ. Это могло стать известно только от вас.

— Да откуда вы это знаете, Виктор Васильевич?

— Видите, я сейчас не смогу сказать в чем дело. Представьте, что появился новый невозвращенец, бывший работник ГПУ, который и рассказал о вас.

— А если это так, то, значит, это очередная провокация против меня как наиболее слабого места среди ваших сотрудников.

— Нет, не вполне так, ибо удар направлен против меня. И вот я сейчас на положении игрока. Направо — проиграл, налево — хочу выиграть.

— Да, но при чем же здесь я?

— Вас я прошу сказать мне правду, и тогда я через вас буду знать, что замышляет против меня ГПУ. Вы поймите, если будет известно, что вы провалились, то вы перестанете быть интересным для ГПУ и вас, выжав, выбросят, а так мы сможем вместе работать.

— Значит, для вас было бы более выгодным, если бы я работал для ГПУ, так, что ли? Ну что же, тогда мне ничего не остается, как пойти вербоваться.

— Нет, вы меня не поняли. Мне нужно знать правду. Если вы служите в ГПУ, то мы будем сообщниками.

— А может быть, вы уже служите там и меня вербуете? Так и скажите.

— Да нет же, я понимаю, что могут быть разные обстоятельства. Вас, может быть, вынудили, используя родственников, сестру например.

— Да какие же у вас данные, что я служу в ГПУ?

— Да вот какие: все ваши линии — это «липа».

— Ну так я-то здесь при чем? Мои линии там, я их уже не видел два года. Может быть, они за это время связались с ГПУ. Что же касается сестры, то если бы она могла приехать сюда...

— Да, да, если бы она приехала.

— Ну это вы бросьте, уважаемый Виктор Васильевич. Вы уже составили себе целый план. Я, дескать, связан с ГПУ, которое держит как бы заложницей мою сестру, и вот я хочу ее вызволить и тогда расскажу об отношениях с ГПУ. Оставьте это. Я только хотел сказать, что здесь я мог бы спросить сестру, есть ли у нее отношения с ГПУ.

— Скажите мне «да», что вы работаете с ГПУ, и я продолжаю связи со всеми вашими линиями. Скажете «нет», так я рву все связи.

— Если так, то я говорю «нет».

— Да вы подумайте, в таком случае ваше жалованье можно было бы удвоить.

— Слушайте, Виктор Васильевич, не надо меня разыгрывать. Что вы повторяете сцену Порфирия Петровича с Раскольниковым и собираетесь меня убедить в том, что я служу в ГПУ! Если вам это нужно, то я готов идти аген-туриться, но не быть там и сказать, что «да», я не могу. Вы вместо того чтобы устраивать такой психологический экзамен, просто сказали бы, какие у вас имеются сведения от вашего невозвращенца, и мы бы по-приятельски поговорили, что и как делать.

— Должен вам сказать, что психологический-то экзамен вы выдержали, но все-таки я не могу вам вернуть всего доверия. Я вам доверял на все сто процентов, а теперь у меня к вам доверия на девяносто девять.

— Ну, положим, вы говорите неправду. Вы никогда не доверяли мне на все сто процентов. У вас доверия было не больше чем на пятьдесят. Иначе вы не закрывали бы письма рукой, когда писали адреса, а теперь у вас неожиданно доверие ко мне упало еще на лишних два процента. Так вот, зная, что вы человек страшно недоверчивый, я не ударю палец о палец, чтобы изменить этот процент. Пусть это сделает время. Вот присылают сюда какого-то типа, который вызубрил наизусть какие-то данные, и хотят этим подействовать на меня. Играют в патриотизм. Да и вообще, что я имел с ИНО? Ведь я против него никогда не работал.

— А как вы объясните, почему ГПУ знает все мои адреса, начиная с рижского?

— Я всех ваших адресов не знал, этим не интересовался и писал на те, что вы мне давали. Когда я был в Риге у нашего друга Гибсона, он мне сказал, что ГПУ вас там выследило и обложило «латышскими стрелками». Ему, очевидно, виднее. Странно, что вы киваете теперь на меня.

— Ну-ну, не обижайтесь, приходится прокручивать все варианты.

— Вообще-то я просил бы наконец сказать, называли ли вам мою фамилию?

— Фамилий называлось много, в том числе и ваша. Кроме того, мне сказали, что стараниями ГПУ меня выпроваживают из Парижа (этого Лаго не знал, Богомолец явно проговорился о том, что французские власти, со слов Гибсона, якобы намерены потребовать его высылки из страны и что англичане предприняли немалые усилия, чтобы уладить дело).

— Ну так вот, видите, опять несуразица. Если я служу в ГПУ, зачем вас уводить из-под моего наблюдения? Как хотите, но один процент доверия надо прибавить.

— Это правда. Но все это пустяки. В вашем деле мне странным показалось ваше запоздание на одну неделю с выездом из Москвы.

— Но ведь я же вам рассказывал, что считал визу на выезд простой формальностью и пришел ее получать в день отъезда, а оказывается, на это нужно три дня. Пришлось задержать отъезд.

— Ясно, что удар направлен против меня.

— Понятно. Хотят дезорганизовать вашу работу и вселить недоверие к вашим ближайшим сотрудникам. Несомненно, этот человек подослан ГПУ с целью провокации.

— Ну а дальше что? Думают предложить работать на них. Так у них не будет доверия ко мне, как у меня к ним. А потом ведь я не могу предавать своих людей. И как я буду смотреть в глаза Гибсону?

— Разговор разговором, но у меня на сегодня есть один маленький вопрос. Надо бы послать деньги Вишневскому.