Книга Русская мышеловка, страница 49 – Марина Серова

— Жаль расставаться с Ванечкой, — вздохнул Дубровский, глядя на эту умилительную сцену. — Признаться, за этот год я прямо-таки привязался к мальчишке.

Дмитрий Юрьевич Кабанов, российский миллионер, подскочил и врезал Доплеру в челюсть. Мне едва удалось оттащить мужчину.

— Евгения! Вы обещали! — закричал Доплер. Сейчас он не выглядел таким самодовольным, это был просто напуганный человек.

— Он умрет! Он должен сдохнуть! Я убью его своими руками! — орал миллионер, выдираясь из моего захвата.

Вот эту удивительную сцену и застали девять заложников, которые только сейчас добрались до третьего этажа. Они остановились в дверях — Альдо Гримальди впереди всех — и потрясенно уставились на нас.

— Входите, господа, располагайтесь, — радушно предложил Розенблюм. Гримальди, Тильда, Леодегранс, Сильвана Фаринелли, сестры Вострецовы и трое «арийцев» вошли и заняли диваны, которых в люксе Кабанова было предостаточно. Я заметила, что кто-то — очевидно, хозяин «Шварцберга» — позаботился о том, чтобы оказать пострадавшим первую помощь. Переносица самого Гримальди была заклеена полосой пластыря, а из носа торчала покрасневшая вата. Лицо австралийца и правая рука были забинтованы.

— Что здесь происходит? — проницательный взгляд хозяина гостиницы задержался на лице Дубровского.

— Познакомьтесь, дамы и господа, — произнесла я, указывая на молодого мужчину, который с обидой смотрел в сложенные лодочкой ладони, куда капала кровь из разбитого носа. — Перед вами тот, кто все это устроил. Тот, кто убил Анну Кристиансен. Тот, кто приказал своим наемникам избивать и пытать вас. И несмотря на вполне цивилизованные речи, которые он ведет сейчас под дулом автомата, тот, кто был готов всех нас отправить на тот свет.

Бывшие заложники наперебой заговорили:

— Этот?! Да это же учитель музыки того малыша!

— Что? Евгения, что вы такое говорите?

— Может быть, это какая-то ошибка?

— Да вы посмотрите на него! Его соплей перешибить можно! — последнее высказывание принадлежало Лиле Вострецовой.

— Опасный человек не обязательно выглядит как громила. Ум, используемый в злых целях, куда более опасное оружие, чем бомба или пистолет, — рассудительно произнес Гримальди. — Скажите, Евгения, что будет дальше?

Я задумалась, потом решительно ответила:

— Полагаю, скоро наступит рассвет. Ждать осталось совсем недолго. Тогда за герром Доплером прилетит вертолет.

— И вы позволите ему вот так улететь? — приподнял брови Гримальди.

— После всего, что нам пришлось пережить? — нахмурилась Сильвана Фаринелли.

— Я дала слово, — пожала я плечами, — в обмен на жизнь мальчика. Думаю, на моем месте так сделал бы каждый.

Все уставились на Ванечку, который всхлипывал у матери на руках.

— И вы сдержите обещание, данное преступнику? Убийце, виновному в десятках, если не сотнях смертей? — потрясенно спросила Тильда.

— Речь идет не о сотнях, — невнятно из-за разбитого рта произнес австралиец. Итальянец поддержал его:

— Если этот человек действительно Доплер, торговец оружием, который снабжает летальным вооружением любую сторону конфликта, лишь бы получить деньги за свой товар, то на его счету тысячи жизней. И отпустить его — вот что будет преступлением.

— Мы вам очень благодарны, Евгения, — негромко вступил в разговор третий из «арийцев», — вы спасли наши жизни, ради нас рисковали своей. Но мы не можем позволить вам совершить такой необдуманный, легкомысленный поступок.

Значит, вот как. Все против меня. Я бросила автомат и раскинула руки. А потом заорала:

— Давайте, нападайте! Чего вы ждете? Вам придется связать меня и засунуть в подвал. Иначе я помешаю вам. Я обещала этому человеку, что он улетит на своем гребаном вертолете! Значит, так и будет. А если кто-то хочет вступить со мной в рукопашную, то давайте, пока я в такой хреновой физической форме!

Неожиданно Доплер поднял голову и произнес:

— Евгения, я никогда в жизни не видел ничего подобного. Слушайте, не хотите поступить ко мне на службу? Обещаю, что сумма вашего вознаграждения будет любой, лишь бы помещалась на листе чековой книжки.

— Неинтересно, — бросила я в его сторону.

— Да, забыл упомянуть: вы сможете соблюдать свой личный кодекс чести, или как это у вас называется. Я чрезвычайно ценю честных людей — они редки, как персики зимой, а также уважаю свою и чужую свободу!

— Заткнитесь, а? — с тоской протянула я. — К тому же у меня уже есть работа.

— Не нужно так горячиться! — спокойно и веско произнес Гримальди. — Мы же все здесь цивилизованные люди.

— Ага, вижу, — горько вздохнула я. — Да знаю я, что этот человек должен ответить за свои преступления. Место ему в тюрьме, где он проведет остаток своей жалкой жизни. Но сейчас я должна позволить ему покинуть «Шварцберг». Я дала слово.

Бывшие заложники не отрываясь смотрели на меня. Я подумала и добавила:

— Правда, это не значит, что я не начну преследовать его ровно через минуту после того, как выполню условия сделки.

Заложники разразились неожиданными дружными аплодисментами.

За спиной послышался деликатный кашель. Я обернулась. Давид Розенблюм отхлебнул из своей бутылочки и отбросил ее в угол.

Негромкий голос комиссара был слабым, но его услышали все, находившиеся в комнате.

— Этот человек останется здесь.

— Что вы сказали? — Я повернулась к толстяку. Честно сказать, и я забыла про Розенблюма, неподвижной кучей обмякшего в кресле.

— Доплер не покинет отель живым, — ровным голосом произнес Давид. — Я так решил.

— Э-э, а вы кто, простите? — подал голос Гримальди. — Насколько я понимаю, вы вовсе не полицейский комиссар, верно? Тогда кто же?

— Я двадцать пять лет прослужил в полиции соседнего кантона, — склонил голову Розенблюм. — И хорошо знаю здешние места. Мне несколько раз приходилось приезжать в Брокенхерц по делам службы. Однажды я даже провел неделю в «Шварцберге». Вместе с женой и сыном.

Гримальди сощурился, изучая лицо толстяка:

— Странно, обычно я помню всех гостей, что перебывали у меня за эти годы. Но ваше лицо мне совершенно незнакомо. Я не видел вас до того момента, как вы сошли с подъемника и предъявили мне удостоверение комиссара полиции — очевидно, фальшивое?

— Не фальшивое, — мотнул головой Давид. — Просто очень давнее. Я вышел в отставку пять лет назад. А мое лицо вам незнакомо потому, господин Гримальди, что я побывал в «Шварцберге» до того, как вы приобрели это здание. Тогда здесь всем заправлял папаша Симон.

Розенблюм поднял глаза к потолку и задумчиво произнес:

— Это была незабываемая поездка. Лучшая неделя в моей жизни.