Книга Блюститель. Рассказы, повесть, страница 22 – Сергей Кузнечихин

— Есть хочешь?

— Хочу, — не думая ответила Тоня.

Выбритый, в отглаженных серых брюках и красной рубахе, но не в той, что был на реке, а тонкой, переливающейся, Андрей стоял на пороге и весело смотрел на нее. Такая неожиданная перемена не только удивила, но и смутила Тоню, и она спросила первое, что пришло в голову:

— Откуда у тебя такие чистые записи?

— Да корешок по весне освободился, приезжал отдохнуть и привез.

— Наверное, из центра приезжал.

— Чудная ты, у нас до своего лагеря рукой подать.

— А при чем здесь лагерь?

— Я же говорю, весной освободился.

— Господи, а я бестолковая — «из центра». За что же его?

— За дело.

— И ты с ним дружишь?

— А что, выгнать надо было?

Он усмехнулся. И так плохо стало Тоне от его усмешки. «Ну что привязалась к человеку. Не хватало еще посоветовать встретить друга на пристани, дать билет на обратную дорогу и сказать: пока, мол, не искупишь вину, не приезжай». Тоня попробовала взглянуть на себя глазами Андрея, получилось примерно то же, что у нее со свекровкой, великой мастерицей на подобные восклицания. Прожив семнадцать лет в деревне, она к пятидесяти начала вдруг стесняться слова «навоз» и утверждать, будто ни разу не слышала, что это самое употребляют в качестве удобрения.

Такое сравнение вконец расстроило Тоню. Она пробовала оправдаться, пеняя на усталость, на непривычность обстановки, но легче не делалось.

Андрей снял с нее фуфайку и повесил на вешалку. Она покорно вытаскивала руки из узких рукавов. Но вдруг застеснялась, одернула свитер и засновала взглядом в поисках зеркала. На кухне его не было, а ей приспичило увидеть свое отражение. Горело обветренное лицо. Перед глазами металась вылезшая из прически прядь. И вообще она сегодня не умывалась. Андрей заметил ее беспокойство, но понял его по-своему.

Вон фонарик на подоконнике, с крыльца свернешь направо и там в огороде увидишь.

— Да мне руки помыть.

Он засмеялся, и Тоня вместе с ним тоже засмеялась.

— Это в сенях.

Рядом с умывальником лежало автомобильное зеркало. Все оказалось в порядке: и прическа, и лицо не такое красное, как она думала. Вышел Андрей, снял с лавки ведро с водой и здесь же, на лавке, распластал здоровенную рыбину. Тоня смотрела, как самодельный кривой нож легко входит в мясо.

— А что это? — спросила она, показывая на полную миску.

— Печенка.

— Такая большая, вот не ожидала. Она прошла за Андреем на кухню.

— Не испугаешься есть мои кушанья?

— Если ты первый попробуешь.

Тоня смотрела, как ловко он работает ножом, разрезая рыбу. Она обратила внимание, что жарить он собирается не ту, из которой доставал печень, а другую — вполовину меньше. Одновременно он переворачивал, солил и пробовал со сковороды мелкие кусочки, поддевая их ножом. Все получалось легко, просто и, главное, аккуратно, в отличие от ее Олега. Если тот начинал готовить, поднимал страшный шум вокруг себя, а претензий появлялось столько, что легче сделать самой, чем все слушать.

— Давай помогу, а то подумаешь, что я совсем никуда не гожусь.

— Давай, — он переложил печень в тарелку. — Жарь рыбу. А я тебе сумку соберу. Может, и мешок дать, а то в нее много не войдет, штук шесть от силы.

— Что ты, зачем, мне же в такую даль везти, хоть бы сумку дотащить.

— Ну смотри. Соленых-то много класть?

— Если можно, то все.

— Ты же говорила, что солить несложно.

— Каюсь, батюшка, виновата.

Он взял сумку и вышел в сени. И скоро оттуда донеслись громкие удары. Тоне показалось, будто он что-то рубит топором. Она хотела выйти посмотреть, но надо было следить за рыбой. Кета почти сразу меняла цвет и становилась нежно-розовой. Она едва успевала переворачивать куски. Андрей на этот раз вернулся быстро. Молния на сумке не сходилась, а бока круто выпирали.

— Сколько ты натолкал в нее? — спросила она с тревогой, прикидывая, хватит ли денег.

— Пять штук влезло, когда хвосты отрубил. И баночку с икрой — за то, что выкинул твою золотую рыбку.

Напомнив про выкинутую рыбину, он здорово помог Тоне, освободив от неприятных вопросов или нежелательных недомолвок. И хорошо, что в сумку уместилось пять штук, а не шесть или четыре — как раз четвертная, одной бумажкой и без сдачи, без лишних денежных процедур, от которых одна неловкость.

Она протянула деньги.

— Да брось ты.

— Почему брось? Это же твоя работа.

— Спрячь.

— Тоня положила двадцать пять рублей на стол и придавила пепельницей, сделанной из раковины.

— Ужинать он решил в комнате. Пока Тоня переносила из кухни тарелки, на столе появилась бутылка коньяка.

«Пировать, так пировать», — подумала Тоня. Ей даже захотелось немного выпить.

Андрей закусывал сырой рыбой. Отрезал тонкие ломтики и бросал в рот.

— Вкусно?

— Не ел бы, если бы не нравилось.

— А без соли почему?

— Соль, она убивает настоящий аромат.

— Дай попробовать.

Он протянул кусочек. Губы Тони нечаянно коснулись его холодных пальцев.

— Ничего не поняла.

— Дать еще?

— Нет, хватит.

— Здесь привычка нужна. Без привычки может и вырвать.

Андрей немного опьянел, но ей это нравилось. Еще бы, после такого адского труда: в воде, на ветру — другой бы давно свалился и захрапел, а он даже побриться не поленился.

— Тось, а ты родом — деревенская.

Ей понравилось, что он назвал ее Тосей. Ей надоело быть Антониной.

— А как ты узнал?

— Для городской сильно румяная да боевая.

И то, что боевой посчитал, — обрадовало.

— А сейчас где живешь?

— В Ленинграде.

— Вона как. Молодец!

— Ничего особенного. Закончила институт и осталась. Про то, что вышла замуж и живет со свекровью, говорить не хотелось.

А хозяина, казалось, озадачило место ее прописки.

— А я Амур люблю, — сказал он после долгого молчания. — Не могу без него. После армии жил на Енисее. Хорошая река, но не то, мягкости в ней нет. А рыбу там самоловами ловят. Страшная штука. Выбираешь, бывает, а там мертвяк, синий весь, разбухший, двинешь каблуком, чтобы отцепился, и дальше выбираешь. А ты знаешь, что у нас в Амуре самое большое количество видов рыб? Не знаешь, то-то.

Когда он говорил про мертвеца, Тоня сразу поняла, что Андрей немного форсит — рыбак есть рыбак, вытащил ботинок, а сказал, что утопленник. И еще Тоне показалось, будто в нем что-то изменилось, когда он услышал про Ленинград, словно он обиделся на нее за это. Ей захотелось сказать ему что-нибудь приятное.