Книга Вот я, страница 110 – Джонатан Сафран Фоер

Вернувшись на кухню, он сел на свой стул напротив Тамира. Он хотел было разрядить обстановку анекдотом о разнице между "субару" и эрекцией, но не успел открыть рта, как Тамир объявил:

— Я не знаю, где Ноам.

— Как это?

— Несколько дней он был дома. Мы переписывались и разговаривали. Но сегодня днем их часть куда-то перебросили. Ривка не знает куда. И я ничего не слышал. Он звонил, но у меня, идиота, был отключен телефон. Что я за отец?

— Ох, Тамир. Сочувствую. Не могу даже представить, что ты чувствуешь.

— Можешь.

— У Ноама все будет хорошо.

— Ты мне это обещаешь?

Джейкоб без причины почесал плечо и сказал:

— Жаль, что не могу.

— Я многое сейчас сказал всерьез. Но многое и не совсем. Или я не уверен, что всерьез.

— Я тоже кое-что сказал невсерьез. Бывает.

— Почему он не может написать хотя бы одно предложение? Две буквы: O-K.

— А я не знаю, где сейчас Джулия, — сказал Джейкоб, напоминая, что и он тоже настоящий. — Она не в командировке.

— Нет?

— Нет. И я боюсь.

— Тогда можем поговорить.

— А что мы делали сейчас?

— Издавали звуки.

— Тут я во всем виноват. Джулия. Семья. Я вел себя так, будто могу без них обойтись.

— Постой, не гони. Скажи, что…

— Она нашла телефон, — объявил Джейкоб, будто мог сказать это, только перебивая кого-то. — Мой тайный телефон.

— Бля. Зачем тебе понадобился тайный телефон?

— Это была глупость, конечно.

— Ты ходил налево?

— Я даже не понимаю, что это значит.

— Ты понял бы, если бы Джулия пошла налево.

Эти слова запустили цепную реакцию в мозгу Джейкоба: что, если Джулия сейчас в постели с Марком? Он пялит ее, пока они тут о ней говорят? Тамир спросил:

— Ты ее пялил?

Джейкоб помолчал, как будто обдумывая ответ, как будто не понимая, что значит это слово.

— Да.

— Больше одного раза?

— Да.

— Но не в доме?

— Нет, — ответил Джейкоб с оскорбленным видом. — В отелях. Один раз в офисе. Это было просто как разрешение, признание того, что мой брак не удался. Джулия, наверное, даже порадовалась бы, что это произошло.

— Еще бы, всякий обрадуется разрешению, которого не просил.

— Может быть.

— Это тот же разговор, который мы сейчас вели. Тот же самый.

— Я думал, мы выяснили, что несли хренотень?

— И ее тоже, но не в том смысле, что ты не можешь сказать: "Вот кто я есть". Ты не можешь сказать: "Я женатый мужчина. У меня трое прекрасных детей, замечательный дом, отличная работа. У меня есть не все, чего я хочу, меня не настолько ценят, как мне бы хотелось, я не так богат, не настолько любим и не столько трахаюсь, как мне бы хотелось, но вот я такой, и это мой выбор, и я это принимаю и признаю". Ты так сказать не можешь. Но при этом и не признаешь, что хочешь большего, что тебе нужно больше. Не то что перед другими, ты даже себе не признаешься, что несчастлив.

— Я несчастлив. Если ты это хотел от меня услышать, то вот. И я хочу большего.

— Это просто сотрясание воздуха.

— А что не просто сотрясание?

— Поехать в Израиль. Поселиться там.

— А, ну теперь ты прикалываешься.

— Говорю то, что ты и так знаешь.

— Что, если я перееду в Израиль, мой брак как-то поправится?

— Что, если бы ты мог встать и сказать: "Вот кто я такой", ты, по крайней мере, проживал бы свою собственную жизнь. Даже если то, какой ты есть, для других — кошмар. Даже если это кошмар для тебя самого.

— А я проживаю не свою жизнь?

— Да.

— А чью же?

— Может быть, придуманную для тебя дедом. Или отцом. Или тобой придуманную. А может, и вообще никакую.

Джейкобу показалось, что стоило бы обидеться, и у него был порыв ответить Тамиру, но вместе с тем он ощутил смирение и благодарность.

— Сегодня тяжелый день, — сказал он. — И я не уверен, что мы оба говорим то, что действительно думаем. Здорово, что ты здесь. Это напоминает мне о детстве. Давай не усугублять.

Тамир в один глоток допил последнюю треть бутылки. Опустил пустую посудину на стол с осторожностью, какой Джейкоб ни разу в нем не замечал, и сказал:

— И когда мы только перестанем не усугублять?

— Мы с тобой?

— Ну да.

— А что тогда? Гори все огнем?

— Или все, кроме того, что наше.

— Твое и мое?

— Ну конечно.

Он допил оставшееся в бутылке у Джейкоба и выбросил обе в ведро.

— Мы сдаем, — сказал Джейкоб.

— Я нет.

— У вас там полотенец хватает?

— Ты что думаешь, я их ем?

— Стараюсь быть радушным хозяином.

— Вечно пытаешься кем-то быть.

— Это да. Всегда стараюсь кем-то быть. Это хорошо меня характеризует.

— Ну ладно.

— И ты тоже все время пытаешься кем-то быть. И Барак. И Джулия, и Сэм, и Макс, и Бенджи. Все.

— Ну, а кем я пытаюсь быть?

Джейкоб на миг замолчал, задумался.

— Ты пытаешься быть больше, чем ты есть.

Улыбка Тамира показала, что удар неплох.

— А.

— Каждый пытается кем-то быть.

— Твой дед не пытается.

Что это? Дурацкая шутка? Ленивые потуги на мудрость?

— Он перестал пытаться, — сказал Джейкоб, — и это его убило.

— Ты ошибаешься. Он из нас единственный, кому удалось.

— Что удалось?

— Чем-то стать.

— Мертвецом?

— Нет, настоящим.

Джейкоб уже было сказал: Вот теперь не понял. Он уже было сказал: Я в домике!

Он уже было сказал: Я не согласен ни с одним твоим словом, но я тебя понимаю.

Вечер можно было закончить, разговор закруглить, сказанное впитать, переварить и выделить, усвоив питательные вещества.

Но вместо этого Джейкоб спросил:

— Хочешь еще пива? Или от него только косеют и толстеют?

— Мне пойдет все, что и тебе, — ответил Тамир. — Включая окосеть и растолстеть.