Книга Вот я, страница 142 – Джонатан Сафран Фоер

— Что он астрофизик?

— Ага.

Джулия несколько раз спрашивала, не хочу ли я с ним познакомиться, выпить вместе. Говорила, это важно и для нее, и для Дэниела, и мальчикам так будет только лучше. Я отвечал ей "конечно". И сам себе верил, когда отвечал. Но этого так и не прозвучало.

Когда мы прощались после очередного родительского собрания в классе Макса, Джулия сообщила, что они с Дэниелом решили пожениться.

— Значит, ты умерла?

— Что?

— Ты же скорее умрешь, чем снова выйдешь замуж.

Она засмеялась:

— Нет, я не умерла. Я реинкарнировала.

— В себя самое?

— В себя самое плюс время.

— В себя плюс время — это мой отец.

Она снова рассмеялась. Невольно или чтобы сделать мне приятное?

— Реинкарнация хороша тем, что жизнь из события превращается в процесс.

— Серьезно, что ли?

— Так йога говорит.

— Ну, это просто пощечина тому, что говорит наука.

— И я так говорю. Жизнь из события превращается в процесс. Как фокусник тебе говорил про фокусы и результаты. Не нужно достигать просветления, просто двигайся в ту сторону. Учись принимать все как есть.

— Эту жизнь по большей части вообще принимать нельзя.

— Принимать мир…

— Да, я живу в мире.

— Или самого себя.

— Это уже труднее.

— Если жизнь всего одна, это слишком тяжкий груз.

— В Марианской впадине тоже слишком большое давление, но такова реальность. И кстати, что это была за фигня про то, что Макс гиперответственный?

— На переменах делает уроки?

— Он прилежный.

— Стремится контролировать все, что можно.

— Это тоже йога говорит?

— Я завела себе доктора Силверса.

Почему от этого во мне взыграла ревность? Потому что мои эмоции по поводу ее замужества были слишком сильны, чтобы обойтись без ревности?

— Ну, — сказал я, — я во многое верю. Но в списке того, во что не верю, реинкарнация на первом месте.

— Мы всегда возвращаемся, Джейкоб. Всегда остаемся самими собой.

Я не спросил, сказали ли они детям раньше, чем мне, и если да, то насколько раньше. Она не сказала мне, когда будет свадьба и пригласят ли меня.

Я спросил:

— Значит, у меня теперь менее благоприятные условия?

Она рассмеялась. Я ее обнял, сказал, что очень за нее рад, потом пошел домой и заказал игровую видеоприставку, которую мы с ней договаривались никогда не покупать.

Свадьба состоялась через три месяца, меня пригласили, детям сказали раньше, чем мне, но всего на один день. Я запретил им рассказывать Джулии о видеоприставке, и это был мой промах.

Не могу не сравнивать ту свадьбу с нашей. Гостей было меньше, но многие из них были те же люди. Что они думали, глядя на меня?

Те, кому хватило храбрости подойти, притворялись, будто в происходившем не было никакой неловкости и мы просто мило беседовали на свадьбе нашей общей приятельницы, или клали мне руку на плечо.

У нас с Джулией всегда прекрасно получалось встречаться глазами, даже после развода. Мы как-то умели находить друг друга. Шутили: "Как мне найти тебя в толпе?" — "Просто будь собой". Но в тот день такого ни разу не случилось. Она, конечно, была занята, но наверняка следила, где я. Я то и дело думал сбежать, но, конечно, это было недопустимо.

Мальчики, все втроем, произнесли чудесную речь. Я попросил красного.

Дэниел говорил глубокомысленно и с любовью. Он поблагодарил меня за то, что я пришел его поздравить. Я кивал, я улыбался. Он удалился.

Я попросил красного.

Я вспоминал речь мамы на моей свадьбе: "В болезни и болезни. Вот этого я вам и желаю. Не ищите и не ждите чудес. Их нет. Их больше не будет. И нет лекарства от той боли, что всех больней. Есть только одно лечение: верить в боль другого и быть рядом, когда ему больно". Кто поверит моей боли? Кто будет рядом?

Из-за своего столика я смотрел на хору, смотрел, как мальчики подняли кресло с матерью. Она так упоенно хохотала, и я не сомневался, что уж с такой высоты она поймает мой взгляд, но нет.

Передо мной поставили салат.

Джулия и Дэниел переходили от столика к столику, желая убедиться, что со всеми поздоровались, и сфотографироваться. Я видел, как они приближаются, словно волна на стадионе, и мне ничего не оставалось делать, кроме как участвовать.

Я встал с краю. Фотограф скомандовал: "Скажите "сиськи"", но я не сказал. Он для верности сделал три снимка. Джулия что-то шепнула Дэниелу, поцеловала его. Он удалился, и она села рядом со мной.

— Я рада, что ты пришел.

— Да пустяки.

— Не пустяки. Ты решил прийти, и я понимаю, что это было непросто.

— Я рад, что ты захотела меня видеть.

— Ты всем доволен?

— Абсолютно.

— Отлично.

Я оглядел зал: обреченные цветы, потеющие бокалы с водой, губная помада в косметичках, оставленных на стульях, прислоненные к колонкам расстроенные гитары, ножи, повидавшие тысячи свадеб.

— Хочешь, скажу тебе что-то грустное? — спросил я. — Я всегда думал, что это я счастливчик. То есть что из нас двоих я счастливее. Хотя счастливым я никогда себя не считал.

— Хочешь, скажу тебе что-то еще более грустное? Я думала, что из нас счастливее ты.

— Похоже, мы оба ошибались.

— Нет, — сказала она, — мы оба были правы. Но только в контексте нашего брака.

Я положил руки на колени, словно стараясь поплотнее прижать себя к земле.

— Ты слышала, как мой отец сказал: "Без контекста мы все чудовища"?

— Кажется, нет. Или забыла.

— А нас контекст превратил в чудовищ.

— Да нет, — сказала Джулия. — Мы были хорошей парой и вырастили троих чудесных детей.

— И теперь ты счастлива, а я — по-прежнему я.

— Жизнь длинная, — сказала она, призывая меня вспоминать.

— А Вселенная еще больше, — сказал я, подтверждая, что помню.

Передо мной поставили морского окуня.

Я взял вилку, словно хотел к чему-то ею прикоснуться, и сказал:

— Можно задать тебе один вопрос?

— Конечно.

— Что ты отвечаешь, когда спрашивают, почему мы развелись?

— Никто давно уже не спрашивает.

— А когда спрашивали?