Книга Вот я, страница 55 – Джонатан Сафран Фоер

— Абсолютная правда.

— Нет…

— Да.

— Но даже если бы была…

— Мир ненавидит евреев. Я знаю, ты думаешь, преобладание евреев в культуре этому как бы противоречит, но это все равно что сказать: мир любит панд, потому что толпы ломятся посмотреть на них в зоопарках. Мир ненавидит панд. Мечтает их истребить. Даже медвежат. И евреев он ненавидит. И всегда ненавидел. И всегда будет. Да, можно употребить слова помягче, сослаться на те или иные политические контексты, но ненависть всегда останется ненавистью, и всегда лишь за то, что мы евреи.

— Мне нравятся панды, — вклинился Макс.

— Нет, не нравятся, — поправил его Ирв.

— Я бы прыгал до потолка, если бы мы взяли одну домой.

— Она бы съела твое лицо, Макси.

— Обалдеть.

— Или, по крайней мере, захватила бы наш дом, а нам дала бы право пользоваться им в той степени, в какой сама захочет, — добавил Джейкоб.

— Немцы уничтожили полтора миллиона еврейских детей за то, что это были еврейские дети, а через тридцать лет им досталось проводить у себя Олимпийские игры. И посмотри, как они этим воспользовались! Евреи едва сумели сохраниться как народ и все равно остались изгоями. Почему? Почему сменилось всего одно поколение после нашего почти полного истребления, а стремление евреев выжить воспринимается как стремление завоевывать? Спроси себя: Почему?

Его "почему" не было вопросом, пусть даже риторическим. Оно было толчком. Твердого плеча и крепких рук. Во всем был элемент принуждения. Исаак не хотел переезжать: его заставляли. Единственное, из-за чего Сэм хотел стать мужчиной, — это сексуальные приключения с кем-то, а не наедине с собой, но его заставляют извиниться за слова, которых, по его утверждению, он не писал, чтобы потом его могли заставить вызубрить слова с неведомым смыслом и продекламировать их перед семьей, в которую он не верит, перед друзьями, в которых он не верит, и Богом. Джулию заставляют отвлечься от ее архитектурных изысканий, которые никогда не воплотятся, ради переоформления ванных и кухонь разочарованных людей с деньгами. А случай с телефоном повлек за собой переоценку, которой их брак может и не выдержать: их отношения, как и любые другие, во многом держались на умении не видеть и забывать. И даже скатывание Ирва в мракобесие направляла какая-то невидимая рука.

Никому не хочется быть карикатурой. Никому не хочется быть выхолощенной версией себя. Никому не хочется быть мужчиной-евреем или умирающим евреем.

Джейкоб не хотел ни принуждать, ни подвергаться принуждению, но что ему оставалось? Сидеть сложа руки и ждать, пока его дед сломает шейку бедра и загнется в больничной палате, как суждено всякому заброшенному старику? Позволить Сэму перерезать обрядовую нить, восходящую к царям и пророкам, только лишь потому, что иудаизм, каким они его исповедовали, адски скучен и насквозь лицемерен? Может быть. В кабинете рава Джейкоб, казалось, был готов пустить в ход ножницы.

Джулия с Джейкобом раньше толковали о возможности устроить бар-мицву в Израиле — это было бы похоже на побег из-под венца. Возможно, так удалось бы все сделать, ничего не делая. Сэм возражал, указывая на то, что идея кошмарная.

— Почему же кошмарная? — спросил Джейкоб, прекрасно зная ответ.

— Ты правда не видишь, как это нелепо? — спросил в ответ Сэм.

Джейкоб предполагал несколько ответов, и ему было любопытно, что думает Сэм.

— Израиль создавался как место, куда евреи могли бежать от притеснений. А мы сбежим туда от иудаизма.

— Прекрасно сказано.

Так что бар-мицва будет в синагоге, которой они оставляют по двадцать пять долларов каждое посещение, чтобы оставаться в числе прихожан на попечении молодого стильного рава, который, если уж определить точно, не был ни молодым, ни стильным, ни равом. Прием состоится в "Хилтоне", где Рейган оказался на волосок от того, чтобы избавить страну от своего присутствия и где Джулия с Сэмом представляли Микронезию. Группа будет такая, чтобы умела равно хорошо играть хору и рок. Разумеется, такой группы в истории живой музыки никогда не существовало, но Джейкоб понимал, что в какой-то момент просто хрупнешь припрятанную за щекой капсулу в надежде перестать что-то чувствовать. Темой — преподанной со вкусом и тактом — будет Сэмова семейная диаспора. (Эту идею подала Джулия, и если вообще это уместно как тема для бар-мицвы, то она подходила.) Гостей рассадят по столам, представляющим страны, по которым рассеялась семья: Америка, Бразилия, Аргентина, Испания, Австралия, ЮАР, Израиль, Канада, — и вместо рассадочной карточки каждый получит "паспорт" одной из стран. В оформлении столов будет отражена культура и достопримечательности страны — именно здесь вкус и такт подвергнутся самому серьезному испытанию, — а вместо вазы с цветами в середине стола будет фамильное древо и фотографии родственников, живущих сейчас в этой стране. На фуршете представят национальные блюда: бразильскую фейжоаду, испанские тапас, израильский фалафель, что-то, что едят в Канаде, ну и так далее. Сувенирами для гостей станут стеклянные шары со снегопадом, изображающие разные местности. В Израиле войны бывают чаще снегопадов, но китайцы умны и знают, что тупые американцы купят все. Особенно американские евреи, которые пойдут на все, кроме исполнения догм иудаизма, чтобы привить своим детям чувство принадлежности к еврейству.

— Я задал тебе вопрос, — напомнил Ирв, возвращая Джейкоба к спору, в котором только сам и участвовал.

— Вопрос?

— Да: почему?

— Почему что?

— Да что, это даже не важно. Ответ тот же, что и на любой вопрос о нас: Потому что в мире евреев ненавидят.

Джейкоб обернулся к Максу:

— Ты ведь понимаешь, что генетика еще не судьба, да?

— Как скажешь…

— Точно так же, как мне удалось избежать лысины, отметившей голову твоего деда, у тебя есть неплохой шанс ускользнуть от безумия, которое превратило небезнадежное человеческое существо в мужчину, который взял в жены мою мать.

Ирв громко страдальчески выдохнул, а затем со всем напором своей фальшивой искренности промолвил:

— А ничего, если я попробую высказать мнение?

Это рассмешило и Джейкоба и Макса. Джейкобу понравилось это чувство: внезапная общность отца и сына.

— Слушать, не слушать, решай сам. Но я должен снять камень с души. Мне кажется, ты впустую тратишь жизнь.

— И всего-то? — отозвался Джейкоб. — Я уж готовился к чему-то серьезному.

— Мне кажется, что ты грандиозно одаренный, тонко чувствующий и глубоко интеллектуальный человек.

— Отец семейства, мыслю я, чрезмерно возмущается.

— И ты сделал несколько крупных ошибок.

— Я думаю, ты сейчас имеешь в виду что-то определенное.