Онлайн книга «Я уеду жить в "Свитер"»
Ладно. Знаете, что я иногда еще думаю? Что деятелем искусства быть невыразимо великолепно, с какой стороны ни посмотри. Конечно, если ты достиг при этом каких-нибудь высот. Взять, к примеру, маэстро Волкова. Этого прекрасного небожителя в деревянных сабо. Этого превосходного ценителя ряженки в зеленых пакетах. Этого не знаю кого, но с непременной приставкой пре! Ведь никто не знает, каков он есть на самом деле. Ну не совсем никто, конечно, но от силы пять-шесть человек, включая ближайших родственников. Ведь в быту с маэстро мало кто сталкивается, к сожалению. Для абсолютного большинства жителей нашей планеты он – гениальный дирижер, музыкант от бога, редкостный талант, блистательный трам-пам-пам! А для меня, увы, редкостный жмот и эгоист. Я его насквозь вижу. Но кто я в масштабах космоса? Жужелица. Разве для мирового искусства имеет какое-то значение мое мнение? Или то, что он, например, когда просматривает партитуру, конфеты ест килограммами, а фантики бросает под кровать. Под мою, а не под чью-то. Евгений Олегович, когда отдыхает у нас на даче, всегда в моей комнате останавливается – там можно ставни закрыть и будет прохладно. Или что он никогда не платит за себя в буфете? Это с превеликим удовольствием делает мой папа. Потому что мой папа – обыкновенный архитектор, а никакой не маэстро. Он проектирует многоквартирные дома, в которых живут миллионы людей в разных городах нашей страны и зарубежья, но разве он небожитель? Разве какая-то панельная девятиэтажка в Бийске сравнится с гениальной аранжировкой Пятой симфонии Бетховена, которой рукоплескал Ла Скала? Обидно. Не папе, а мне. Все-таки я злая, наверное. Я покупаю ряженку, коробку «Рафаэлло» и пакетик «Кошачьего лакомства» для одного изменника Родины. Возвращаюсь домой. В подъезде я понимаю, что подниматься в квартиру совсем не хочется. Сажусь на подоконник и открываю коробку с любименькими кокосиками. Таким людям, как Маша и мой папа, гораздо проще на свете жить. Они не думают про такие вещи, как я. А я – постоянно. Горюшко от ума. Внизу пищит домофон. Кто-то цокает вверх по лестнице подкованными каблучками. Отворачиваюсь к окну и засовываю в рот очередной кокосик. Пусть я буду жирная. – Ты что тут сидишь? – слышу за спиной Веркин противный голос. Не такой уж он и противный, а все равно ничего отвратительней я в жизни не слыхивала. – Хочется, – говорю, – и сижу. Я даже не повернулась к ней. Пускай дальше топает. – Ну раз хочется… – усмехается Верка. Снова стук проклятых каблуков. Звонок. Лязганье замка. – Ой, Верочка! Раздевайся скорей, сейчас будем кушать! Ты Юлю, случайно, не видела? Она в магазин убежала, что-то долго ее нет. – Не видела, теть Люд. А что у нас сегодня на ужин? Я такая голодная! Аха-ха-ха! – Аха-ха-ха! Занавес. И почему мне так плохо? Я угощаю Расскажу про Мишку. Ну чтобы понятно стало, что он за личность. Я запомнила его спиной. Вот это ощущение неясной угрозы, от него исходящей, тревожные флюиды. Знаете, когда на затылке кожа холодеет и съеживается? Ну вот. Иду я со своим тогдашним парнем под руку, с Данилом – мы вместе учимся в музыкальной школе, – а сзади Мишка. Мы тогда с ним в первый раз повстречались. Он крикнул: – Булкин! Это кто с тобой такая? Булкин – Данина фамилия. Ну мы, конечно, дальше идем. Не реагируем. – Булкин, говорю! Ты язык проглотил? А Данил – творческая личность. Понимаете, он скрипач. Он не знает, как себя в подобных ситуациях вести. Теряется от таких уличных хамов, как Гусев. Я повернулась тогда и говорю: – Юля меня зовут. Теперь ты от нас отстанешь? А Мишка: – В кофейню пойдешь со мной? Я угощаю! Вот такой наглый, да. Понятное дело, ничего я ему не ответила. Данила под руку взяла, и мы ушли. Это было три года назад. Я думала, Мишка ко мне охладеет со временем. Но нет. Гусев однолюбом оказался. Чужая колбаса На ужин мама приготовила пиццу. По моему рецепту, кстати, я в сети один классный нашла. Там главное – корж основательно томатным соусом смазать, соуса не жалеть! А сверху побольше старого сыра! Тогда объедение получается. Евгений Олегович ел пиццу и, как всегда, нахваливал маму: – Людочка, ваша пицца подобна праздничной, искрящейся музыке Рихарда Штрауса! Звучание вот этих вот грибков маринованных в унисон с вот этой копченой колбаской – божественно! Надо отдать ему должное: на комплименты Евгений Олегович горазд. – Верочка, а ты почему не ешь? – волнуется мама. – Я не ем мясо, – поясняет Верка, разглядывая свои алые ногти. – Я вегетарианка. Меня обдает жаркой волной. Вот вр-руша! Я собственными глазами вчера видела, как она эту самую колбасу прямо на столе у нас резала! Даже доску не подложила! Тоненькими пластиками! Все спали, а Верка резала! А потом ела ее, наверное. Хотя этого я уже не видела – я в туалет зашла. – Вероника! – Евгений Олегович грозно сдвигает косматые брови и трясет шевелюрой. – Не забывай о манерах, дочь! Верка закатывает глаза к потолку. Нет, эти двое друг друга стоят. – Хорошо, папа, не забуду, – говорит она через какое-то время гробовым тоном. – Я буду есть чужую колбасу. Я буду пить кипяченую воду из чайника. Я буду умывать лицо жидкостью для рук. Спать на раскладушке. Смотреть каждый вечер тупые сериалы по телевизору. Слушать Адель… Я смотрю на родителей. Они притихли, просто прижухли, как какие-то кролики! А Адель, интересно, ей чем не угодила? – …Я все буду делать, как ты скажешь, дорогой мой папа. Только пожалуйста, только ради бога свали отсюда уже куда-нибудь подальше, а? Умоляю! Хоть в Иркутск! Потому что, если ты не свалишь… Верка вдруг вскакивает из-за стола и убегает. В мою комнату, конечно. Куда же еще. Вот, называется, и покушали пиццу в теплом семейном кругу. Некоторое время все молчат. Фенимор Купер трется о мою ногу – ему, в отличие от Верки, очень хочется сегодня колбасы. Выковыриваю кусочек из теплого сыра и незаметно сую руку под стол. Мама не любит, когда я кота прикармливаю. – Это ничего, – говорит она. – Это ничего. Это стресс, Евгений Олегович. – Вы, пожалуйста, Евгений Олегович, не волнуйтесь, – подхватывает папа. – Мы все прекрасно понимаем, все! |