Книга Волосы Береники, страница 22 – Вера Колочкова

— Да, извини, пожалуйста. Продолжай.

— Да чего там продолжать… Все и без того ясно. Тесть на меня давил, унижал, а я, как идиот, плясал под его дудку. Ох, как я себя проклинал, если бы ты знала! Не знаю, что на меня нашло, зачем женился. Таким идиотом себя потом чувствовал. Думал, убегаю от нищеты, а на самом деле убежал от самого себя.

— Убегаешь от нищеты? Ты хочешь сказать, что женился на Марине по расчету?

— Да, каюсь, именно по расчету женился. И тебя предал, каюсь. За это меня жизнь и наказала. Нельзя жить без любви, я потом понял, ох как понял, через себя все свои дурацкие расчеты по капельке пропустил. Однажды утром встал, и одна только мысль в голове: все, не могу больше. Надоела эта немецкая муштра, тесть этот со своим вечным недовольством. И я принял решение — надо бежать. И назад не оглядываться. Бежать, бежать от них сломя голову! Хотел один уехать, но разве от них сбежишь? Марина от меня — ни на шаг. Даже с отцом поссорилась. Он ее не пускал, но она все равно со мной уехала. Не понимаю зачем. Почему она за меня так цепляется? Еще и упрекает все время, что родить не может. Потому, видишь ли, не может, что я ее не люблю. А может, это правда, не знаю. Наверное, дети только от любви рождаются.

— Ну, если бы это было так.

— Но ведь у нас с тобой так?

— Давай не будем об этом, Антон.

— Хорошо, как скажешь. А Марина очень хочет ребенка, и плевать ей, что я ее не люблю. Хотя она догадывается, чем все кончится, наверняка догадывается. И мамаша ее тоже подзуживает. Мы с матерью Марины сейчас живем, с первой женой тестя, он ей большую квартиру оставил, когда в Германию с молодой женой сбежал. Я у своей матери хотел остановиться — так нет, скандал закатила. Ты мой муж, и ты должен жить со мной, все! Еще и матери досталось походя. Так и живу, как на вулкане. Чуть что — у Марины истерика, у тещи гипертонический криз на фоне стресса. Так надоело все, не могу больше! Придешь домой, а на тебя сначала жена свое недовольство выльет, потом теща. Требуют от меня чего-то, сами не знают чего. Разве можно вытребовать любовь, если ее нет? И ты не подумай про меня ничего плохого, Ник… Я знаю, что это последнее для мужика дело, — на жену в такой ситуации жаловаться, но ты меня поймешь, я знаю. И не осудишь. Да, вот такой я, весь перед тобой… Как на духу. Какой есть, такой есть.

— А тебе ее не жалко, Антон?

— Кого?

— Марину.

— Жалко, конечно. Она ведь понимает, что я все равно уйду. Иногда себя вообще последней сволочью чувствую. А с другой стороны — ничего плохого с ней не случится, я думаю, переживет. К отцу уедет, забудет со временем, начнет новую жизнь. И я тоже начну. Буду исправлять свои ошибки. Я буду очень стараться, Ника. Мы вместе будем стараться.

— Антон! Я еще ничего не решила.

— Но ведь когда-то… Я подожду… Да и какая разница — когда? Я уже и маме про нас все сказал.

— Людмиле Сергеевне? И что она?

— Да ничего, в общем. Вздохнула да проворчала, как всегда: что, мол, с вами, с влюбленными, делать. Сколько веревочке ни виться…

— А она что, все время на даче живет?

— Да. Как-нибудь съездим к ней. Да ты ее и не узнаешь, наверное. Так вжилась в дачную деревенскую жизнь, даже говорок местный появился. Так что мы с тобой можем какое-то время в ее квартире пожить, а потом придумаем что-нибудь. Правда, она маленькая для троих, помнишь? Однокомнатная, повернуться негде. У Матвея своего пространства не будет.

— Антон, ты опять!

— Да, извини. Понимаю. Такое решение принять очень трудно.

Потом, когда Ника ехала в сумерках домой, эта фраза почему-то не выходила у нее из головы: «такое решение принять очень трудно». И даже не сама фраза не выходила из головы, а интонация покорного сочувствия, которая была в голосе у Антона. Покорного и в то же время уверенного в том, что она, Ника, примет единственно правильное решение.

Но какое, какое тут может быть решение? Вообще, в принципе? Да нет никакого решения, хоть разорвись на две половины!

Хорошо хоть Маргарита Федоровна никаких вопросов не задавала. А она женщина проницательная, от нее своего беспокойства не скроешь. Смотрела и молчала грустно… Наверное, все время ждала, когда невестка сама разоткровенничается. Но разве можно самой — о таком?..

Сева же, наоборот, с вопросами не церемонится. С тревожными, любящими и сочувствующими:

— Что с тобой в последнее время происходит, Ника? Будто сама не своя. Не заболела часом? Наверное, обследоваться надо? Хочешь, я вместе с тобой по врачам пойду?

— Да все со мной в порядке, Сев. Устала, наверное, вот и все.

— Давай в отпуск съездим.

— Так были же недавно.

— И что? Мы на море были, а сейчас давай что-нибудь экстремальное придумаем! В Европу хочешь?

— Европа, по-твоему, и есть что-нибудь экстремальное?

— Ладно, в Европу не едем. Давай придумаем что-нибудь другое. А давай в Гималаи, а? «Отпустите меня в Гималаи!..» — лихо затянул он, подражая голосу популярной певицы и отчаянно перевирая мотив. — «Отпустите меня насовсем…»

— Да ну… Не хочу в Гималаи.

— Да, я тоже туда не хочу. Где мы еще не были? Погоди, я придумал, как мы поступим. Подойдем к карте, закроем глаза… Куда пальчиком тыкнешь, туда и поедем.

— Перестань, пожалуйста. Не хочу я никуда тыкать. Нет, правда, все нормально со мной.

— Не ври. Я же вижу. Слушай… А ты, мать моя, не беременная ли часом?

Ника вздрогнула, глянула на него дико. И тут же краем сознания начала производить в голове нехитрые женские расчеты, кляня себя за легкомысленную девчачью неосмотрительность. Вот до чего дошла, остатки разума потеряла.

— Что, в точку попал, да? — со скрытой торжествующей настороженностью спросил Сева.

— Да в какую точку… Нет, конечно. И все, Сев, отстань от меня, пожалуйста. Я спать хочу, устала.

На другой день прямо с утра она напросилась к Танюше, знакомому гинекологу. Танюша быстро осмотрела ее, произнесла деловито:

— Нет, не беременна. Уж не знаю, обрадовала тебя или огорчила. Ты как хотела-то?

— Я не хотела, Танюш.

— А чего? Возьми да захоти… Я б на твоем месте рожала бы да рожала, пока не надоест. Таких отцов, как твой Сева, еще поискать! Это мой Пашка — поганец, а не отец. Как развелись, о Даше и не вспоминает. Звонит раз в полгода, бубукает в трубку виноватым голосом: «Я тебя люблю, я тебя помню». Бу-бу-бу… Бу-бу-бу… А чтобы девчонке одежду на зиму купить или свозить куда — это нет, это извини-подвинься. Для этого мы себе новеньких деточек народим, а старые копеечными алиментами обойдутся.

Танюша помолчала, потом вздохнула и махнула рукой, будто оправдываясь:

— Да ты не слушай меня, это я от зависти разошлась, на тебя глядя. Такая ты счастливая, Ника! А я… Как заведу свою песню… Не слушай меня, не слушай. Если залетишь, — рожай и не думай. Поняла?