Книга Продажная тварь, страница 54 – Пол Бейти

Лучше тут, чем в Африке. Это козырь всех ограниченных националистов. Приставьте мне к виску капкейк, но мне действительно лучше жить здесь, а не где-нибудь в Африке, хотя я слышал, что в Йоханнесбурге тоже неплохо, а серфинг на пляжах Кабо-Верде вообще исключительный. Но я не настолько эгоистичен, чтобы считать, будто мое относительное благополучие, включая, но не ограничиваясь круглосуточным доступом к бургерам с соусом чили, блюрею и офисным креслам фирмы Aeron, стоит страданий предыдущих поколений. Сильно сомневаюсь, что какой-нибудь предок, перевозимый рабовладельцами в трюме корабля, стоя по колено в испражнениях, в короткие минуты передышки между избиениями и изнасилованиями, обосновывал необходимость десятилетий убийств, невыносимой боли и страданий, душевных мук и неизлечимых болезней тем, что когда-нибудь у его прапрапра-правнуков дома появится вай-фай, пусть даже медленный и с пропадающим сигналом.

Я промолчал и предоставил место на ринге Королю Казу. За все двадцать лет заседаний я не слышал от него внятных заявлений, кроме того, что в его чае со льдом маловато сахара. Но сейчас он встал во весь рост, лицом к лицу с человеком с четырьмя учеными степенями, владеющим десятью языками, из которых только французский был языком черных.

— Ниггер, я запрещаю тебе ставить под сомнение Диккенс! — резко сказал Каз, тыча свеженаманикюренным ногтем в МакДжонса. — Мы не дыра — мы город!

Ставить под сомнение? Все же он перенял кое-какую риторику «интеллектуалов».

К чести МакДжонса, тот не испугался внушительных размеров Каза и его рыка и не отступил.

— Ну хорошо, возможно, я не совсем корректно выразился. Но все же позвольте не согласиться с вами. Диккенс — не город, а просто местность, обычные американские трущобы. Постчерная, пострасовая, постсоуловая отсылка, если угодно, ко временам романтизации черной отсталости.

— Слышь, придурок, впаривай свою херню про пострасу и постсоул кому-нибудь, кого это ебет, только не мне. Потому что я — исконно черный, в Диккенсе родился и вырос. Я — хомо сапиенс-«калека», ниггер из примордиальных времен «тпру, поехала».

Похоже, мисс Р_ _ _ впечатлилась небольшим монологом Короля Каза — она раздвинула колени, продемонстрировав внутреннюю поверхность правого бедра, и постучала меня по плечу:

— Этот большой урод играет в футбол?

— Играл немного, когда в школе учился.

— Мои трусики мокрые, — произнесла она по-русски, облизнув губы.

Я, конечно, не лингвист, но, думаю, это значило, что Каз может поиметь ее в любое удобное для него время. Между тем, поскрипывая при каждом шаге резиновыми подошвами кроссовок, наш ветеран Диккенса вышел на середину комнаты:

— Зырь, унылый придурок, что такое Диккенс.

И, повинуясь внутреннему ритму, Каз бросился в пляс — стал танцевать что-то вроде чечетки, известной в наших местах как «Поступь калеки». Ни на секунду не оказываясь спиной к зрителям, он крутился то на носках, то на пятках. Сомкнув колени и освободив руки, он вращался и прыгал по залу, описывая концентрические круги, заходящие друг на друга. Казалось, пол раскалился и Каз не мог стоять на месте. Король Каз спорил с МакДжонсом единственным доступным ему способом.

Хочешь чуток — получишь чуток, ежли ты лихой — так возьмешь чуток ^[177].

Velis aliquam, acquīris aliquam, canīnus satis, capīs aliquam.

Когда вокруг соперников собралась небольшая толпа, я наконец сделал то, ради чего пришел: снял со стены портрет отца, скрутил в трубочку и засунул под мышку. Сегрегировать город с его фотографией на стене — все равно что заниматься сексом в комнате рядом с родительской спальней. Невозможно сосредоточиться. Невозможно вволю покричать. Я немного понаблюдал, как Король Каз обучал МакДжонса, _ _ _л К_ _ _и, _ _ _ _н П_ _ _ _ _ и волоокую _онд_ _ _ _зз_ _ _ _е «поступи калеки». Они профессионально легко подхватывали движения и уже прыгали по комнате, будто бывалые бандиты. Логично: некоторые элементы были заимствованы у масаев, что-то украдено у боевого танца чероки, который показывают в старых вестернах. «Поступь калеки» и есть настоящий древний танец воина. Тот самый, выставляющий danceur noble в низкосидящих штанах-багги целью. Танец, который говорит: «Стреляй в меня, когда будешь готов, Гридли». Ведь любой ниггер, даже купающийся в лучах славы, и любая черная консервативная «подсадная утка» знает, что это такое, когда мишень нарисована у него на спине.

Я уже отвязывал лошадь, когда из клуба вышел Фой и по-отечески приобнял меня. Его бородка нервно подрагивала, раньше я такого не видел, шея была измазана в грязи, и вообще от него воняло.

— Уезжаешь навстречу закату, Продажная тварь?

— Да.

— Длинный был денек.

— Наверное, вся эта туфта насчет того, что при рабстве было лучше, перебор даже для тебя, да, Фой?

— По крайней мере МакДжонсу не плевать на черных.

— Да ладно, его волнуют черные так же, как двухметрового детину — баскетбол. Его волнует, потому что он больше ничего не умеет.

Фой понимал, что я больше никогда не вернусь в Клуб интеллектуалов, и одарил меня таким скорбным взглядом, каким миссионеры, должно быть, смотрели на язычников в джунглях. Взгляд его говорил: «Неважно, что ты слишком глуп, чтобы оценить Господню любовь. Но Он любит тебя, несмотря ни на что. Просто отдай своих женщин, свои природные богатства и своих бегунов на длинные дистанции».

— А тебя разве не волнует белая школа?

— Не-а, белым детям тоже нужно где-то учиться.

— Только белые дети не станут покупать моих книг. Да, кстати…

И Фой протянул мне экземпляр «Тома Сорри», а потом забрал обратно и без спросу подписал его мне.

— Фой, можно задать тебе вопрос?

— Да, конечно.

— Может, это слухи, но мне важно знать, действительно ли ты владеешь самыми расистскими эпизодами «Пострелят»? Если так, у меня есть предложение.

Похоже, я задел за живое. Фой отрицательно покачал головой, показал на свою книгу и ушел обратно в кафе. Когда стеклянная дверь открылась, я успел услышать, как самый богатый афроамериканец и два прославленных негритянских посланника вместе с Королем Казом во всю глотку голосят рэп «Fuck tha Police» группы N.W.A. Прежде чем засунуть «Тома Сорри» в седельную сумку, я бегло взглянул на дарственную надпись и увидел в ней угрозу.

Да пошел он. Я поскакал домой. Погнал коня вниз по бульвару Гатри. По пути я изобретал разные варианты выездки — не обращая внимания на полицейских, пустил лошадь восьмеркой вокруг желтых конусов на перекрытой центральной полосе. На Черитон-драйв я увидел запыхавшуюся скейбордистку и, выдав ей в одну руку повод, прокатил, как в длинном кабриотеле, от Эйдроум-стрит до Сойер-стрит, а потом резко повернул на Бернсайд. Я и сам не знал, чего хотел от попытки вернуть Диккенсу славу, которой никогда не существовало. Даже если официальный статус когда-нибудь окажется восстановлен, не будет никаких фанфар и фейерверков. Никто не поставит мне в парке памятник и не назовет в мою честь школу. Мне не дано испытать чувств первооткрывателя, не повторить подвигов Жана Батиста Пойнт дю Сейбла ^[178], воткнувшего флаг в землю Чикаго, или Уильяма Овертона, отца-основателя Портленда. В конце концов, я ничего не открыл и ничего не основал. Мне предстояло всего лишь смахнуть пыль с артефакта, который еще даже не врос в землю. Когда я вернулся домой, Хомини торопливо помог мне расседлать лошадь и потащил к компьютеру. В онлайн-энциклопедии он отыскал недавно выставленную короткую статью неизвестного исследователя.