Онлайн книга «Настоящик. Сборник рассказов»
|
– Ну, чего тебе? Дрыхни, знай, запрягать скоро! Вижу, мнется. – Там это.... Скворбчит что-то. – Как так – скворбчит? Она, бестолочь, пятерней шевелит. – Ну, тихонько так – дыр, дыр – будто издаля. Хотела Федюне сказать, да его на месте нет, к собакам, наверное, пошел в тот вагон. – Так его собаки, поди, и чешутся. А ты сразу – скворбчит... – Нет, дед. Это не собаки. Послушал бы ты, что ли... Вижу, надо идти, не отвяжется. Ох, шебута на мою голову! Вернулся в вагон. – Показывай, – ворчу, в котором месте у тебя скворбчит... И вдруг сам услыхал: дыр, дыр – глухо, будто сквозь землю. Я сейчас плюх на пол и ухо приложил – через рукавичку, конечно, а то потом с мясом отдерешь, от мерзлого-то. Прислушался к нутру земному, а там буровля стоит! Будто кто коловорот в бревно вкручивает – дыр да дыр, дыр да дыр... Ох, знакомы мне сверлильщики эти! Подхватился – и назад, к сторожам: – Тушите костер! – кричу шепотком. – Царапуха идет! Разбросали головни подальше, кострище снежком присыпали. Ждем. Тут уж как доведется: либо бежать, манатки похватав, либо притаиться и не отсвечивать. Бежать, похоже, поздно, самое время Богу помолиться – авось царапуха мимо пройдет. А все-таки боязно. Целую ночь костром землю грели – вдруг почует? Правда, знающие люди говорят, она больше на открытый огонь бросается – такая у царапухи особенность. Однако же и хлебалом щелкать не приходится, кто ее, тварину, знает, что ей в ганглию взбредет... – Плохо дело, – Витька-копейщик сипит. – Чего еще? – Головня тлеет. Пригляделся – и правда, огонек вдалеке. Ребята поленья-то раскидали, а притушить не постарались, как следует, вот и раздуло. – Пойти, притоптать, что ли? – Леханя молодой спрашивает. – Сиди ты, топтун! – отмахиваюсь. Сроду меня чуйка не подводила, и теперь знаю – совсем близко царапуха. Ломанется с-под наста – вякнуть не успеешь. – А ведь там ходит кто-то, – Витька в поле уставился. – Вона! Этого еще не хватало! Кому бы там ходить? Все наши в вагоне, только сторожа в дверях сгрудились. И не окликнешь ведь! У царапухи ухо в полтулова, остальное – пасть. Кричать при ней никак нельзя. Костя Глиняный так-то крикнул раз, и ага. Разверзлось под ногами, вроде погреба – и нет человека... Весь поселок про тот случай знает, никому в башку не вскочит разгуливать, когда царапуха низом идет. А уж огонь запалить в такой час и вовсе ни один не осмелится. Разве псих какой, вовсе без понятия... И только я про это подумал, как меня тут же и осенило. Зойка! Расплескать твою простоквашу! То-то я давно сорочьего треску не слышу! Как же это она мимо меня в поле выбралась? Ну, не дура набитая, а? Пропадет ни за понюшку, из-за одного только шила в заднице! Эх, Зойка, Зойка... – Давайте в вагон, – шепчу сторожам. – Нечего здесь больше торчать. Послушались. Только через плечо в поле оглядываются да вздыхают. Поздно теперь вздыхать! Смотреть надо было, кто мимо вас ходит... – И дверь за собой на замок заприте, – добавляю. – Но тихонько, чтоб без скрипу! Витька остановился, смотрит на меня. – Ты чего задумал, дед? – Не твоя забота. Прячьтесь, сказал! Притянул за ними дверь. Авось, отсидятся. Царапуха, конечно, как в раж войдет, так и железо разгрызет, не побрезгует. Только сейчас у нее посподручней добыча есть – дура молодая да дурак старый. А небо уж сереет, к рассвету дело, только чую, не всем нынче рассвет увидать доведется. Пригляделся снова к огоньку, что в поле тлеет, да и двинул на него легкой походочкой. Ох, коленочки мои, суставчики заколдобленные! Кой черт легкой походочкой! Шкандыбаю, как могу, со стороны на сторону переваливаюсь. А наст, сука – скрип да скрип – как нарочно зверя подманивает. На все поле визг морозный стоит с-под валенок, всякая тварь его за версту слышит. Кроме Зойки. Вижу, маячит в полумраке на том же месте, ни назад, ни вперед. Поняла, что ли, про царапуху-то? Ага, как же, поняла она. Во весь голос вдруг: – Дед, это ты? Беги сюда, чего тут есть! Я на нее машу рукавицами – молчи, мол, окаянная! А сам думаю, ох, не надо мне к ней бежать. Как раз наоборот. Остановился и давай приплясывать на месте, да с покриком, потому как терять мне больше нечего. – Зойка! – кричу. – Матерь твою, равнобедренную! Отползай от огня, подлюка рыжая! Не слышишь, что ли – царапуха идет! Ору этак да приплясываю. А сам-то все жду. Как треснет сейчас наст под ногами, как раззявится глотка бездонная, алмазным зубом отороченная – только меня и видели! – Да хватит тебе скакать, – спокойно вдруг говорит знакомый голос. – Нету здесь никакой царапухи. Если бы прямо сейчас звериная пасть с-под снега вылезла, так не за ноги бы меня ухватила, а за задницу, потому как я, где стоял, там и сел. Прокентий! Гляжу, и правда – двое их там топчется. Да и не дивно – вот уж два пима на одну ногу! Оба без понятия и опаски, как только живы до сих пор? – Ну, даешь, разлюбезный, – вежливо так говорю, а голос не слушается, петуха пускает. – Ты-то как здесь? А мы, – говорит, – через другой вагон вышли. – Как это – вышли? – в толк не возьму. – Там же сугроб! – Ну, что ж, что сугроб, – плечом дергает. – Сугроб ведь и прорыть можно... Тут только, в рассветошной уж серости, заметил я в руке у него рогатину под широкий клинок, рессорный. Такая рогатина и на место лопаты сгодится. Меня прямо подбросило – вскочил, как молодой. – Так это ты, злодей, наст буровил?! Лучше бы меня царапуха съела, ей-Богу! Это что ж теперь будет? Со смеху помрет весь народ поселковый: дед-то, проводник-то наш, многознатец и ведун хренов – Прокентия за царапуху принял! – Да подойди ты! – Зойка машет. – Чего встал там? Тоже змеища еще. Один раз на позор выставила, так мало ей. – Спасибо, – говорю, – не интересуюсь. Если у тебя опять в котором-то месте скворбчит, так ты кавалеру предъявляй, а с меня ваших хиханек хватит! Однако, вижу, не хохочут. – Будет тебе ворчать, дед, – Прокентий супится. – Не я наст буровил. Тут дело серьезное. Сам посмотри. И пальцем себе под ноги тычет. Ну, что станешь с ними делать? Подхожу, наклоняюсь, разглядываю... И жгучим паром меня прошибает, хоть и студено в поле. Потому как от хвоста поезда, мимо нас, да прямехонько к лесу уходит глубокий, свежий след лохмаря. А в следу – кровь. И рукавица валяется. По заплатам судя – Федюни-поезжачего рукавица... |