Книга Одиннадцать видов одиночества, страница 40 – Ричард Йейтс

Где-то после полуночи, когда все, кроме Сида, уже выпили лишнего, Карсон поинтересовался, как давно тот покинул Америку.

— Еще во время войны, — сказал Сид. — Прибыл сюда вместе с армией и с тех пор в Штаты не возвращался.

Кен, сочась потом и благодушием, высоко поднял бокал, как для тоста.

— И я надеюсь, что никогда не придется, Сид, — заявил он.

— Почему «не придется»? — спросила Жаклин, и лицо ее в тусклом свете приобрело строгий и трезвый вид. — Почему ты так сказал?

Кен уставился на нее, моргая:

— Ну, я только имел в виду… понимаешь… что ему не придется разбазаривать свой талант и все такое. Он ведь этого не хочет, верно?

— Что означает «разбазаривать»?

После этих ее слов возникла неловкая пауза, которую нарушил Сид громким рокочущим смехом.

— Успокойся, дорогая, — сказал он и затем повернулся к Кену. — Мы с Жаклин смотрим на это иначе. Собственно, работая здесь, я все время держу в мыслях возвращение в Штаты, чтобы там сделать хорошие деньги. И она со мной в этом согласна.

— Но ты здесь хорошо устроился, не так ли? — произнес Кен чуть ли не умоляющим тоном. — Ты зарабатываешь вполне достаточно для благополучной жизни, разве нет?

Сид снисходительно улыбнулся:

— Я не имею в виду работу вроде этой. Я говорю о настоящих, серьезных деньгах.

— Вы слышали о Мюррее Даймонде? — спросила Жаклин, поднимая брови. — О владельце ночных клубов в Лас-Вегасе?

Сид, смеясь, покачал головой:

— Дорогая, успокойся. Я сколько раз говорил тебе, что на это не стоит рассчитывать. Мюррей Даймонд заходил сюда позапрошлой ночью, — пояснил он друзьям. — Пробыл недолго, но, послушав меня, обещал заглянуть еще раз на этой неделе. Для меня это вроде как шанс на большой прорыв. Только вряд ли из этого что-то выгорит.

— Но, боже правый, Сид! — Кен покачал головой в недоумении, а потом, гневно хмурясь, ударил кулаком по столу. — Неужели тебе хочется торговать своим талантом? Я к тому, черт возьми, — и ты сам это понимаешь, — что тебя там превратят в музыкальную проститутку!

Сид не перестал улыбаться, но слегка прищурил глаза.

— Это твой личный взгляд на подобные вещи, и не более того, — произнес он.

И тут, к еще большему смущению Кена, ему на выручку поспешил Карсон.

— Я уверен, что Кен хотел выразиться не так, как это сейчас прозвучало, — сказал он.

И, пока Кен выдавливал из себя неуклюжие извинения («Нет, конечно же, я только хотел… то есть я лишь о том, что…»), Карсон продолжал говорить в своем стиле, так легко и ловко выстраивая фразы, что неприятный эпизод был вскоре исчерпан. А когда пришло время прощаться, все они обменялись рукопожатиями, улыбками и обещаниями вскоре увидеться вновь.

Но как только друзья очутились на улице, Карсон сердито повернулся к Кену:

— Объясни мне, какого черта ты вдруг вылез со своим инфантильным морализаторством? Трудно было догадаться, насколько их это покоробит?

— Понимаю, виноват, — признал Кен, торопливо семеня, чтобы не отстать от длинноногого Карсона. — Но и ты пойми, Карсон: я в нем разочаровался. Прежде я не слышал от него таких речей.

При этом он, конечно, забыл упомянуть, что никогда по-настоящему не беседовал с Сидом и лишь однажды робко к нему обратился, результатом чего стал тот самый телефонный звонок в «Бар Гарри», сразу после которого Кен удрал в свой отель, испугавшись, что Сид сочтет его чересчур докучливым.

— В любом случае, — продолжил Карсон, — тебе не кажется, что человек вправе сам решать, как ему устроить свою жизнь?

— О’кей, — сказал Кен, — согласен. Но я ведь перед ним извинился, верно?

Он чувствовал себя униженным и посрамленным, но спустя несколько минут вдруг пришел к выводу, что все обернулось не так уж и плохо. В конечном счете единственный сегодняшний успех Карсона — в качестве дипломата и примирителя — был достигнут как раз благодаря ему, Кену, создавшему для этого предпосылки. Пусть он всего лишь инфантильный морализатор, невоздержанный на язык, но ведь было и нечто достойное в том, что он столь открыто и прямо высказал свое мнение. При этой мысли он, облизнув губы, искоса взглянул на идущего рядом Карсона, расправил плечи и постарался шагать шире, придавая своей походке больше мужественности.

— Я лишь высказал то, что в тот момент чувствовал, — произнес он. — Я разочаровался в человеке и дал ему это понять без обиняков, только и всего.

— Ладно, забудем этот случай.

И в том, как Карсон произнес эти слова, Кен с удивлением, едва решаясь в это поверить, расслышал уважительные, даже чуть-чуть ревнивые нотки.

Следующий день выдался у них провальным, и предвечерние сумерки застали друзей в захудалой кафешке неподалеку от вокзала, где оба тупо глядели в пустоту, лишь изредка обмениваясь репликами. А ведь начинался этот день как нельзя лучше.

Они проспали до полудня, а после ланча отправились на пляж (уже не так пугавший Кена, ибо теперь он был не один) и сразу подцепили там парочку юных американок, благо Карсон умел это делать с непринужденной легкостью. Только что эти девчонки с каменными лицами натирали кожу ароматическим маслом и были готовы звать полицию, чтобы избавиться от приставаний, но уже в следующую минуту они вовсю хохотали над шутками Карсона и убирали в сторону свои флаконы и фирменные сумки авиакомпании TWA, освобождая место для новых друзей. Карсону приглянулась та, что была повыше, — с длинными стройными бедрами, внимательными глазами и манерой откидывать назад волосы элегантным движением знающей себе цену красотки; а Кену досталась ее невысокая веснушчатая подруга — просто славная девчонка, каждый взгляд или жест которой говорил о привычке быть на вторых ролях. Погрузив свой живот глубоко в песок, подперев кулаками подбородок и улыбаясь в каких-то дюймах от ее горячих ног, Кен почти не ощущал характерной для него в таких ситуациях скованности. Даже после того, как Карсон и высокая девица поднялись и с плеском забежали в море, он смог поддерживать разговор один на один. Веснушчатая милашка несколько раз выразила уверенность, что Кену «страшно повезло» с учебой в Сорбонне, а также сочувствие по поводу его вынужденного возвращения в Денвер, но при этом добавила, что «может, оно и к лучшему».

— А твой друг, значит, останется в Европе, пока не надоест? — спросила она. — Он сказал правду? Я о том, что он нигде не учится и не работает, а только развлекается?

— Да, так и есть. — Кен попытался многозначительно улыбнуться в стиле Карсона. — А что?

— Просто интересно, только и всего. Мне раньше как-то не встречались люди, подобные ему.

Вот когда до Кена начало доходить, что звонкий смех и откровенные французские купальники были всего лишь маскировкой для того типа девчонок, с какими он и Карсон уже давненько не имели дела, — девчонок из тихих благоустроенных пригородов, усердием и послушанием добившихся родительского согласия на поездку по Европе с экскурсионной группой под присмотром гида; девчонок, употреблявших слова типа «обалденный», покупавших одежду в магазинчике своего кампуса и шагавших по городу, как по полю для гольфа, из-за чего они были легко узнаваемы в уличной толпе. Во время праздничных мероприятий такие девчонки, морща носы, взирали на чашу с пуншем примерно так же, как сам он когда-то разглядывал свой первый смокинг, а их пустоватые, вежливые, но недвусмысленно отвергающие взгляды периодически отравляли его жизнь в Денвере, а потом и в Нью-Хейвене ^[19]. Этакие недалекие мещаночки. Однако же, к собственному удивлению, сейчас он чувствовал себя превосходно, общаясь с одной из них. Перенеся вес тела на левый локоть, он правой рукой раз за разом зачерпывал и медленно выпускал из горсти горячий песок, а речь его при этом текла на редкость гладко, без запинок: