Онлайн книга «Лига дождя»
|
– Больно? – заботливо спросил Пономарев, и было в этом что-то такое, отчего Шура вдруг понял: вот оно, то ощущение, которое он пытался найти. Сидишь рядом с отцом и можешь поговорить с ним обо всем. Почему я такой, папа? – Мой сын погиб два года назад, – тускло откликнулся Пономарев. – Покончил с собой. Он был вашим ровесником. Отражение чувств того, кто находится рядом, мелькнуло в голове. Погасло. Он слишком устал, чтобы думать, чувствовать, бороться. Оставалось просто сидеть на берегу пруда и слушать, как неспешно бредет мимо лето. – Вы знаете, что произошло с Голицынской? Шура вздохнул. – Ее пытались убить из-за меня. Пономарев усмехнулся. Жестко. Нехорошо. – Хотите ей помочь? * * * Потолок был очень высоко и постоянно кружился, плавал и исчезал в белой влажной пелене, чтобы вернуться и почти вдавить в себя. Встать. Тело не слушалось, тело было чужим и странно вялым, словно все мышцы вдруг превратились в растрепанные шерстяные нити. Встать. Он смог только шевельнуть пальцами левой руки. Все. Боль пришла сразу же – спрыгнула с потолка, впилась ледяными иглами в грудь, принялась крутить и сжимать. Это была ласка, но невыносимо тяжелая и злая. Лиза… – Он умирает, – донеслось из белой пелены. Это я, со странным безразличием подумал Шура. Это я умираю. – Где мы ошиблись? – Да нигде, он слаб оказался. Это обо мне… – Да, это о тебе. Женщина – высокая, черноволосая, ослепительно красивая – склонилась над ним, провела прохладной ладонью по лицу: боль заворчала и откатилась в сторону. Не ушла совсем, но отпустила. – Ты умираешь, Шура. Запечатление прошло, но ты его не вынес. Запечатление? Что это? Он вспомнил. Небо темнеет. Солнце по-прежнему в зените, но само небо становится темно-фиолетовым и беззвездным. Солнце пылает белым раскаленным шаром, брызжет в глаза острыми злыми лучами. Шура поднимает руку, пытаясь заслониться от разъедающего света, и тогда Пономарев ударяет его наотмашь нестерпимо сияющей серебряной плетью. – Thor tumi niim cea loo foram. Слова звучат низко и гулко. Шура падает на колени в грязно-рыжий песок, чувствуя, как его вытягивает из тела. Обугленными тряпочками слетают на землю стрижи, вода в пруду чернеет, и обваренные рыбы всплывают белыми брюшками вверх: в их выкатившихся глазах – ужас. – Naarme nihor smi dharana cea loo foram… Шуру поднимает в воздух и швыряет вниз. Он видит себя со стороны: скорчившееся тело, опутанное сияющими нитями; он видит Пономарева, который сжимает в руке плеть и лупцует его, Шуру. Грохочет гром… – Nieh tshur naere nihor thin ngalame cea loo foram… Больно. Невыразимо. Женщина мягко гладит его по щеке. – Потерпи. Еще немного. Я окажусь в стране мертвых? Там, с братом Лизы? Лиза… – Ты хотел ей помочь? Боль встрепенулась, стиснула горло. Помочь… помочь Лизе… – Он обманул тебя, Шура. Запечатленный даэрана никому не может помочь, кроме своего ведущего. А ты не знал и купился на это. Когда стало ясно, что ты даэрана… Нет, молчи. Пожалуйста. – Он просто сыграл на том, что было для тебя важно. Крайне важно. У боли были хрусткие ледяные пальцы – она проникла в грудь, сжала сердце. Шура завыл, изогнулся, рухнул в белое. Ладонь женщины легла на его лоб. – Еще немного, Шура. Скоро. – Все, отходит. – Жаль, конечно. Таких больше не будет. Упустили парня. – Не судьба. Говорят, он танцевал хорошо. Это меня упустили. Это я танцевал хорошо. Тьма. * * * Шура окончательно пришел в себя сразу после того, как непоседливый солнечный зайчик прыгнул на его щеку. Открыв глаза, Шура обнаружил, что лежит в постели в незнакомой комнате, которая показалась ему чем-то средним между гостиничным номером и больничной палатой – чисто, аккуратно и необитаемо, что ли. Комната была пуста. Шура попробовал поднять руку, и у него это почти получилось – во всяком случае, пальцы дрогнули, сжались и разжались. Тотчас же руку от запястья до кисти пронизало болью – как ударом тока. «Что со мной?» – подумал Шура и вспомнил: белая боль, темноволосая женщина, ты умираешь… Небо темнеет… «Я все-таки не умер», – подумал Шура. Мысль была вялой и неприятной, словно позавчерашняя вареная макаронина – будто бы принадлежала не ему. Шура попытался повернуть голову к окну – и повернул: за окном была осень, солнечный – октябрьский? – день: золото берез плавилось в голубом. «Эк меня хватило», – так же лениво подумал Шура. Мелькнуло: запечатление, упустили парня, танцевал хорошо. Думать не хотелось. Шура закрыл глаза. – Для начала: вы обладаете потрясающими возможностями. Лиза сможет забыть обо всех своих бедах, и ни одна живая душа не посмеет ее тронуть – если вы примете себя таким, какой вы есть и начнете развиваться. Пономарев докуривал уже третью сигарету. Шуре казалось, что время застыло. – Почему вы все это делаете? – спросил он. – Почему хотите ей помочь? Пономарев усмехнулся – печально, горько. – Потому что она Голицынская – только по матери. Шура аж икнул. Помолчали. – Вы подарили ей хорошую машину, – выдавил наконец Шура. Пономарев задавил окурок о подошву ботинка и полез в карман за портсигаром. – И он тебя обманул, – отозвалась темноволосая красавица. – Настоящие родители Лизы – деревенская пьянь. Она ездила к ним пару лет назад, и они ее не узнали. Шура почувствовал прикосновение к руке. Рядом обнаружилась немолодая дородная женщина в белом халате. Увидев, что Шура смотрит на нее, она улыбнулась и спросила: – Проснулся? Как себя чувствуешь? – Не знаю, – проговорил Шура. Голос будто бы слежался в горле и казался чужим. – Сожми мои пальцы, – предложила женщина. – Так сильно, как только сможешь. Шура не смог – рука чуть-чуть оторвалась от простыни и безвольно упала. Женщина понимающе качнула головой. – Ну, отдыхай, – сказала она. – Спи. – Где я? – спросил Шура. Женщина улыбнулась, и в ее взгляде мелькнула тень, которой Шура не понял. – В больнице, – просто ответила она. – В больнице для своих. Шура поморщился. |