Книга Дневник пани Ганки, страница 54 – Тадеуш Доленга-Мостович

– Мой дорогой Ромек. Я не гусыня. А ты, кажется, до конца жизни намерен парить в облаках, искать цветы полевые, играть на флейте. Это занимательно ровно до того момента, пока тебе восемнадцать. Но подумай, что однажды – как министр, а то и президент, с брюшком – ты с такими-то манерами станешь выглядеть довольно забавно.

Я чувствовала, как он весь сжимается от этих моих слов. Причина его способа жизни, полагаю, в робости. Хотела бы я знать о его мечтах. Наверняка они противоположны тому, чем он живет. В мечтах, должно быть, немало любовных побед. А может, там даже хватает и цинизма.

– Я стараюсь не держаться манер вообще, – сказал он возмущенно.

– Возможно, я неверно выразилась. Просто твой подход к жизни адски неудобен.

– И как это понимать?

– Ты ходишь на котурнах. Это требует немалого искусства, но сдерживает свободу.

– Искусства?

– Ну да, – решилась я на откровенность. – Своей кротостью и отсутствием агрессии ты создаешь вокруг себя ажиотаж. Призываешь покорять себя.

Он нетерпеливо дернул плечом:

– Я вовсе не хочу быть покоренным.

– Тем хуже.

– Мне до этого нет дела.

– Но именно такое впечатление ты и производишь, – сказала я напрямую. – Вот человек не от мира сего, ревностно хранящий сокровища своего сердца, зачарованная принцесса, неприступный замок – зови как пожелаешь, – который только и ждет победителя и захватчика.

Он неискренно рассмеялся:

– Уверяю, что я вовсе не жду такого. Подобные дела вообще занимают мало места в моей жизни, чтобы посвящать им столько внимания.

– Ага, и таким-то образом ты хочешь дать мне понять, что я слишком много о них думаю.

– Я не имел подобного намерения, но если уж мы говорим об этом… не стану возражать. Мне и правда кажется… По-моему, ты посвящаешь данным вопросам слишком много времени.

– А можно ли слишком много времени посвящать любви?!

Он снова зарумянился и ответил каким-то совершенно иным тоном:

– Любви можно посвящать хоть и всю жизнь.

Странно, что Ромек, при всей его красоте, настолько серьезен. Я бы понаслаждалась его профилем. Есть в нем что-то от Савонаролы . Некое ярое выражение и классические линии лба, носа, подбородка. Он сумел бы проявлять жестокость. Когда бы ни любил меня, я бы наверняка побаивалась его. Это чрезвычайно странно, сколь большую власть может дать чувство. Я сидела рядом с ним, говорила ему обидные и раздражающие вещи, зная, что мне-то ничего не угрожает и одна моя улыбка, одно прикосновение к его руке способно сделать его счастливым.

– Жизнь была бы невыносимо скучна, – сказала я, – если смотреть на нее твоими глазами.

– Скучна? – удивился он. – Я абсолютно не скучаю.

– Ты воспринимаешь ее слишком серьезно.

– Ровно настолько, насколько она того заслуживает.

– Совершенно она того не заслуживает. И в том-то и дело, что не заслуживает. Знаешь ли ты, например, что такое приключение?

Он пожал плечами:

– У меня было немало приключений.

– Сомневаюсь. По крайней мере ты наверняка не делал ничего, чтобы попасть в них. У тебя все должно оставаться запланированным и подготовленным. Во всяком случае, то, что ты можешь осознать. Какая-то убийственная предсказуемость.

– Я тебя не понимаю.

– Это чрезвычайно просто. Ты всегда знаешь, как поступишь. Знаешь и зачем.

– Полагаю, каждый человек знает, зачем он поступает так или иначе.

– Вот именно. Тот же, кому известно чудо жизни, любит чувствовать себя лодкой без руля, несомой волнами.

– О-о-о… Несомой в любом направлении?!

– Нет. Общее направление придаем ей мы. Но определенная непредсказуемость – вот та необходимость, что хранит нас от скуки.

Ромек закусил нижнюю губу. Это еще больше подчеркнуло в чертах его лица выражение упорства.

– Прости, Ганечка, что не могу быть веселым товарищем, – сказал он. – И прости, что навеваю на тебя скуку. Если позволишь, я сойду. Собственно, вон там, у фотографа, имею одно дело.

Я засмеялась:

– Неправда. У тебя нет там дела, и ты вовсе не навеваешь на меня скуку. Или, скорее, я бы сказала, твоя разновидность скуки достаточно забавна.

Он глянул на меня почти с ненавистью:

– У тебя довольно оригинальный словарь.

– Спасибо за комплимент.

– Это не был комплимент. Наоборот. Что за странный способ разделять людей на две категории: скучных и забавных?

– А какие же есть другие категории?

– Да боже мой. Дельный, пустой, достойный, этичный… Тысячи слов.

Я почувствовала себя слегка задетой этим замечанием.

– Не хочешь ли ты сказать, что категории моего понимания мира слишком поверхностны?

– Хочу сказать, что ты не даешь себе труда искать более глубокие проблемы.

Я смерила его ироничным взглядом:

– Проблемы?.. И вправду полагаешь, будто ты для меня проблема?

Он, сильно покраснев, буркнул:

– Я не говорил о себе.

– Но я говорила. Я очень тебя люблю, мой дорогой, и совсем не скрываю этого, однако ты для меня вовсе не проблема. Я вижу тебя насквозь. Прекрасно знаю тебя…

– По-моему, ты слишком самоуверенна в своих суждениях.

– Вовсе не слишком. Ты ведь сделан совершенно из единого материала. Будь в тебе какие-то примеси, постарался бы от них избавиться.

Он задумался и ничего не сказал. Ответил лишь после паузы:

– Не знаю. Возможно, ты и права. В таком случае я действительно должен казаться тебе скучным.

– Вовсе нет, – запротестовала я. – Мне бы лишь хотелось, чтобы ты немного изменился.

Он посмотрел на меня испуганно:

– Чтобы я изменился?

– Ох, ты невыносимо серьезен. Неужели никогда не делал никаких глупостей?

Он, задумавшись, ответил:

– Делал. Однажды.

– Ты меня удивил.

– Однажды, когда, познакомившись с тобой, я не сбежал на другой конец света…

Красиво он сказал это. Что уже заслуживало награды. Я сняла перчатку и легонько погладила его по щеке. Он и правда очень забавный. Отдернулся так резко, словно я коснулась его раскаленным железом. Это шокировало меня.

– Прости, – сказала я. – Не хотела тебя обидеть…

У него играли желваки, зубы были сцеплены. Я знаю немногих столь же красивых мужчин с этой опасной, воистину мужской красотой. Он прекрасно умеет владеть собой, но его любовь должна быть бурей, ураганом. Сколько страсти скрывается под таким притворным спокойствием!