Онлайн книга «Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком»
|
Скажем для примера, если Окассен убивал на охоте куропатку, это не означало, что дети ели за ужином дичь. Кармен готовила птицу, подавала ее на стол, сначала графине, затем графу, а те и не думали оставить хоть немного детям, не потому, что были плохими родителями, а потому, что старый режим позволял им не думать о своем потомстве. Александра, родившаяся в 1967-м, a fortiori [9] в среде бельгийской знати, тоже принадлежала к старому миру; статус же их троих детей, рожденных в 1992, 1994 и 1997-м, был более двойственным. Современные по дате рождения, они были воспитаны в традициях старого мира родителями, которых среда сделала слепыми к этой революции. Орест и Электра к этой двойственности приспособились, а вот Серьёза увязла в ней, как в смоле. В ночь на 2 октября Невилю по-прежнему не удалось заснуть. Две бессонные ночи подряд – нелегкое испытание для шестидесятивосьмилетнего человека. Если бы только он мог быть спокоен насчет следующей ночи! Но решения своей проблемы он не видел. Так что с бессонницей вряд ли удастся справиться. «К четвертому октября я так вымотаюсь, что не буду в состоянии ни принять гостей, ни убить», – печально думал он. Он томился в своем кабинете, с опухшим от усталости лицом, когда в дверь вдруг постучали. – Войдите! К его удивлению, на пороге появилась Серьёза: – Папа, можно с тобой поговорить? – Конечно. Садись, милая. Впервые девушка заглянула в кабинет отца для разговора. Анри улыбнулся. – Когда гадалка предсказала тебе, что ты убьешь гостя, я все слышала. Невиль опешил. – Я была в соседней комнате и притворялась, будто сплю. Так что я знаю, чем ты озабочен. – Я не озабочен. – Ты потерял сон, папа. Это заметно. – Я всегда страдал бессонницей. – Это совсем другое дело. И я подслушала твой разговор по телефону с Эвраром. – Что за манеры! – Знаю. Это форс-мажор. Тебе нужна помощь, папа. – Я ни на грош не верю в предсказания этой дуры. – Неправда. Ты все время ломаешь голову, кого убьешь, и даже ходил за дедушкиным охотничьим ружьем. – Ты шпионишь за мной. – Это форс-мажор, повторяю. – Ладно. Какую помощь ты мне предлагаешь? – Есть кое-кто, кого ты можешь убить на garden-party. Об этом человеке ты не подумал. – Слушаю тебя. – Это я. Граф от души рассмеялся: – Вот это блестящая идея, милая. Твоя помощь неоценима. – Я серьезно. – Юмор у тебя вдобавок сомнительный. Довольно, ступай. У меня есть дела поважнее, чем слушать тебя. – Папа, ты должен меня убить. – Да что это на тебя нашло? – С тех пор как я услышала предсказание, я все время об этом думаю. Я поставила себя на твое место, для тебя это, должно быть, сущий ад. Я предлагаю выход. – Я думал, ты взрослее и умнее. – Ты тоже веришь в это предсказание, папа. Ум тут ни при чем. – Как ты могла хоть на четверть секунды вообразить, что я убью тебя, Серьёза? – Потому что мне это нужно. Анри в ужасе вытаращил глаза: – Что ты несешь? – Мне плохо, папа. – Ты больна? – Нет. Вот уже несколько лет у меня плохо с головой. – Мы заметили. Это называется переходным возрастом. Это не навечно. – Нет, дело не в этом. Да, у меня переходный возраст. Но вспомни, это началось еще до его наступления. – Это были первые звоночки. Недомогание начинается раньше, это нормально. Девушка вздохнула: – Неужели вы все до такой степени слепы? – О ком ты? – О семье. В сущности, меня устраивает эта всеобщая слепота. – Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь. – Вот именно. – Я услышал, что тебе нехорошо. Гадалка в конечном счете, наверно, была права: тебе нужна психологическая помощь. – Да. Убей меня. – Тебе надо кому-нибудь показаться. В Арлоне есть психологи. – Я отказываюсь. – Твоего мнения никто не спрашивает. – Ни психологу, ни кому бы то ни было я ничего не скажу. – Почему? – Говорить больно. – Откуда тебе знать? Ты никогда не пробовала. – Пробовала про себя. – Это совсем другое дело. – Действительно, это не так больно и все равно невыносимо. Не может быть и речи о том, чтобы мне было еще больнее. – Что происходит? Ты меня пугаешь. – Я должна умереть. Так надо. – Если это необходимо, почему ты не покончишь с собой? – Ты этого хочешь? – Нет! Я этого не говорил. Я сказал, что ты хочешь жить, коль скоро не помышляешь о самоубийстве. – Будет в тысячу раз правильнее, если меня убьешь ты. – Черт-те что! – Ты изрядно поспособствовал моему появлению на свет. Будет справедливо, если ты же и избавишь свет от меня. – При такой логике тебе скорее надо попросить об этом мать. – Нет. Мама родила меня в муках, по справедливости ты должен в муках меня убить. – Ты бредишь! Бедное дитя! Я и не знал, что кризис переходного возраста проходит у тебя так остро. – Это потому, что я мало разговариваю. – Лучше бы ты онемела. Вот сейчас ты заговорила. И это катастрофа. – Такое творится в моей голове вот уже больше четырех лет. И это еще не самое худшее. Хуже всего то, что с двенадцати с половиной лет я ничего не чувствую. И когда я говорю: ничего – это значит ничего. Мои пять чувств работают отлично, я слышу, вижу, у меня есть вкус, обоняние, осязание, но я не испытываю никаких связанных с этим эмоций. Ты не представляешь, в каком аду я живу. Бернанос был прав, ад – это холод. Я постоянно живу при абсолютном нуле. – А ночь в лесу? – Я надеялась испытать настоящий телесный холод. Я испытала его, но не почувствовала животного страха, который он должен был бы пробудить во мне. – Ты ведь так хорошо мне рассказывала: запах леса, косули, дрожь, охватывающий тебя холод. – Надо думать, что можно хорошо рассказывать и о том, чего не чувствуешь. Я говорила себе: «Это прекрасно», я видела, что это прекрасно, но меня это не трогало. Когда мне стало совсем плохо от холода, я себя уговаривала: «Реагируй же, встань, танцуй, двигайся, ведь это невыносимо», но мое тело оставалось неподвижным. Было бы лучше, если бы я умерла в ту ночь. |