Онлайн книга «Боулинг-79»
|
Подмосковные реки в ту пору на Первомай бороздили целые флотилии байдарок. По вечерам, когда группа вставала на стоянку, в округе мерцали десятки костров. Пели, выпивали, в гости друг к другу ходили. Компании объединялись. А почему бы и нет? Чего им было делить (кроме девушек, конечно)? Все равны как на подбор: студенты, аспиранты, инженеры, младшие (правда, случались и старшие) научные сотрудники. Ни у кого (пока?) не имелось ни дач, ни машин. Квартиры – и те были далеко не у всех. А чем сидеть в общагах и коммуналках и давиться водкой со студнем, ребята выбирались на свежий воздух ради легких физических нагрузок и общения с себе подобными. И даже песни у всех были одинаковыми: Ты у меня одна, словно в ночи луна… или Милая моя, солнышко лесное… Словом, и днем, на тихой воде было замечательно, и вечером, у костра, – но самое прекрасное для Валерки происходило ночью. Они с Л ил ей помещались в одной палатке. Словно Роберт Джордан со своей Марией забирались в один спальный мешок. И Валерка не видел, а мог только осязать ее длинное тело. В разных местах оно было то прохладным, то горячим. Рядом в темноте сверкали ее глаза. В особые моменты Лиля, чтобы не кричать, закусывала одеяло. Валерка впивался зубами в собственную руку. По утрам они спускались к реке умываться бледные, с синяками под глазами – но лица у обоих светились. Друзья, конечно же, завидовали Валерке, но никто не предпринимал никаких попыток Лилю отбить. Все вели себя совершенно по-рыцарски. Слава богу, никто никуда не торопился, и днем оНи чаще сушили весла, сплавляясь по течению. И слышно было, как в плоскую воду капают с весел тихие капли… Они вернулись в столицу четвертого мая. Начались занятия. А спустя два дня Володька вернулся домой мрачнее тучи. – Что это вы такой суровый, сэр? – полюбопытствовал Валерка. – Я? – ненатурально удивился Вова. – С чего ты взял? – Да, не актер вы, сэр. Далеко не актер. – Ну, где уж нам. – Так что случилось? Поведай заинтересованной публике. Володя еще больше нахмурился и пробормотал: – Ладно… Чего уж там тянуть… Все равно надо сказать… А потом брякнул: – Тебя не берут в Дрезден. – Меня? За что? – Понятия не имею. Твою кандидатуру не утвердили на парткоме. – Но почему?! – Ты же знаешь, они там ничего не объясняют. Сказали, нет – и все. – О господи! А Лилька? – А что Лилька? – Она-то едет? – А почему нет? Ей-то что сделается? Ее утвердили. Валерка выдохнул в сердцах: – Скоты. Рушилась его мечта. Он не пройдет, как европеец, обнявшись с девушкой, по средневековой улице. Он не сядет с ней – глаза в глаза – за столиком на террасе. Они не будут целоваться на мосту через Эльбу. – Господи, – пробормотал Валерка, – что ж я им сделал-то? – Не зна-ю, – отчетливо проговорил Володя. – Никто ничего не знает, ни командир, никто. Я ж говорю: они не объясняют. Но, я думаю, это из-за «Бани». – Из-за «Бани»?! А какая связь? – Есть такие вроде сведения – ничего определенного, но говорят, – что в парткоме твоя «Баня» не понравилась. – Гос-споди, но это ж Маяковский! Я ж там ни строчки ни добавил, ни убавил! Про него даже Сталин сказал: лучший, талантливейший поэт нашей эпохи! Володька вздохнул: – Вот именно… – А что? – встрепенулся приятель. – Эх, напрасно я тебе сказал… Кто знает, что им там в голову взбредает, в этом парткоме… – Дрезден и Маяковский – какая связь?! – Откуда я знаю! – Они, что, там, – Валера вскинул перст к потолку, – теперь боятся, что я в ГДР Пастернака на сцене поставлю?.. Или Солженицына?! – Не ори. И не дури. – Да-а… – протянул Валерка. – Гребаная советская власть… Совершенно центрально замечено, – вздохнул Владимир. – Именно гребаная… Но ты же знаешь, будешь на нее ножку подымать – неприятностей не оберешься. – Ну и пусть. – Из комсомола вышибут. – Ну и хай с ним, с твоим комсомолом. – Так ведь тогда и из института – тоже. – Ну и хай с ним, твоим институтом. – Ладно, чувачок, не дури. Я понимаю, обидно. Но даст бог, через год поедешь. Вся эта история забудется, и поедешь. – Не стану я у них больше заграницу эту шкребаную клянчить. Никогда! – Все, старичок, давай забудем. А зато смотри, что у меня есть. И Володька раскрыл свой дипломат – а там одна к одной стояло шесть бутылок пива «Старопрамен». Настоящего! Чешского! Это была сенсация. – Откуда?! – выпучил глаза Валерка. На «трех ступеньках» [8] давали. По три в руки, но я там ребят упросил, мне доппаек взяли. Чешское пиво, конечно, не могло скрасить известия, принесенного Володькой, однако оно приятно оттенило его горечь. И в тот вечер Валерка впервые в жизни напился до беспамятства. Остались в памяти какие-то обрывки. Они сидят в комнате Бонифация, провожают парня – его отчислили, и завтра он уезжает в родной Донецк. Зачем-то пьют с ним на брудершафт, хотя и без того всю жизнь, естественно, были на ты. Вот они маршируют с Бонифацием и Феликсом по ночной Москве. Водки, само собой, не хватило, и они идут в таксопарк: всем известно, что у таксеров в любое время ночи можно разжиться огненной водой по червонцу за бутылку. А все прочие события вечера и ночи вылетели из Валеркиной головы напрочь. Он даже заснул на своей койке в «скафандре» – то есть не раздевшись. И Лиле не позвонил – хоть она и ждала в тот вечер его звонка. * * * Они встретились с Лилей через день на их месте-у памятника Героям Плевны. Медленно брели вниз по бульвару к площади Ногина. Валерка поведал любимой, что в Дрезден его не берут. Она возмутилась: – Мерзавцы! А потом в сердцах взмахнула рукой: – Тогда я тоже не поеду! Хоть такая реакция была Валерке приятна, он воскликнул: |