Книга Хочешь жить, Викентий?, страница 27 – Нина Орлова-Маркграф

— Плацента не вышла. Пуповина уже не пульсирует, — объявила Нелька голосом заправской акушерки. — Люба, сколько прошло времени после родов?

— Она только что… только сейчас… Я вошла, увидела — и сразу к вам! — зачастила Шавякина.

— Шава, вторую жизнь уже сегодня спасаешь! — съехидничал я.

— О чем это ты, Сандрик?

— Ага, теперь уже Сандрик! А то Сашенькой милым называла! — продолжал издеваться я.

— И при чем тут спасенные жизни?

— Ну как? Вадику ты жизнь спасла тем, что он больше никогда к столь опасному объекту, как Шавякина, не подойдет. А Гулину тем, что Нельку позвала.

— Посмотрим еще! Он без меня жить не может! — сказала Шава.

— Ни жить, ни умереть, — согласился я.

— Хватит вам! — перебила Потёмкина. — Тут дело такое…

— Пуповину нужно срочно перерезать, — заявила Промокашка. — Любаша, у тебя есть ножницы?

Шава похлопала глазами, ничего не отвечая на сложный Нелькин вопрос.

Промокашка строго посмотрела на Шавякину:

— Ну же, скорее!

Шава вскочила, достала из тумбочки ножницы и подала Промокашке.

— Нужно бы прокипятить, — сказала Потёмкина.

— Может, чем-нибудь спиртовым протрем? — предложил я.

— Нет, это риск, — отрезала Нелька. — А если инфекцию внесем? Мика права. Люба, неси тазик! — повернулась она к Шавякиной.

— Алюминиевый подойдет?

— Подойдет, только скорее.

Шавякина вытащила с нижней полки стенного шкафа небольшой тазик и, как во сне, подошла к Нельке.

— Санечка, возьми ножницы, таз — и на кухню, — умоляющее попросила Промокашка. — Милочка, пройдись по комнатам, собери все, что есть: перчатки стерильные, спирт, салфетки, но не рассказывай о Гуле.

Я схватил ножницы, тазик и побежал на общежитскую кухню. Там на плите как раз закипал чей-то чайник. Я перелил из него воду в тазик, поставил тазик на огонь и некоторое время кипятил ножницы. Слил воду и помчался с тазиком назад, в двадцать первую комнату.

Потёмкина обошла весь этаж и вернулась с трофеями. Нашла стерильные медицинские перчатки, перекись водорода, спиртовой раствор календулы и по одной упаковке маленьких и больших стерильных салфеток.

А Промокашка так и не отходила от Гули и младенца.

— Молодец, Мика! Так, начинаем! — решительно сказала Нелька и натянула перчатки. — Саня, протри руки календулой, — кивнула она на пузырек, — все же на спирту.

Я безмолвно выполнил просьбу новоявленной акушерки.

Нелька обработала этим же раствором место, где нужно было перерезать пуповину, и придержала ее, похожую на плотный поблескивающий шланг.

Потёмкина подала нитки:

— Саня, завязывай пупок.

— Шелковые! — одобрил я, приняв из рук плотную красную нить.

— Морским узлом, Сандрик, покрепче, — попросила Нелька. — Давай, в четырех сантиметрах от пупка.

— Далеко от пупочного кольца, — возразил я.

— Написано два — два с половиной сантиметра, — поддакнула Потёмкина.

— Все ж в домашних условиях, Мика, — ответила Нелька. — Мало ли что!

Я перевязал пуповину крепко, как шнурки на спортсменках.

— Хорошо! — оценила Нелька. — Теперь режь.

Я взял ножницы и, взглядом наметив место, перерезал пуповину. Промокашка салфеткой убрала сгустки крови на срезе и отложила ее, ставшую похожей на увянувший стебель.

— Что-то малыш подозрительно спокоен, — заволновалась Потёмкина.

Промокашка, вся пунцовая, с тревогой посмотрела на меня.

— А чего ему волноваться, он ведь роды не принимает, — спокойно сказал я и храбро взял новорожденного, обхватив его рукой чуть повыше спинки.

Плечики его покрывала белая смазка. До чего же он был крошечный, по-моему, меньше моей ладони! Я дал ему заправский шлепок под ягодичку, точно так, как шлепали новорожденных акушерки в роддоме.

Младенец закричал, и это было здо́рово: значит, все в порядке, значит, он сделал первый самостоятельный вдох и легкие его расправились, задышали. Девчонки смотрели на новорожденного не отрываясь. Это действительно было зрелище славное! Всякий раз на практике я удивлялся тому, как приятно бывает смотреть на только что родившегося младенца, какое-то особое радостное чувство возникает.

— Гуляйбат, кто у тебя? — обратился я к Гуле, подняв младенца так, чтобы ей было видно.

Гуля затравленным невидящим взглядом посмотрела на меня.

— Ну говори! Дочка или сын?

— Син, — едва пролепетала она.

— Гуля! — заорала Нелька. — Дочка у тебя. Это ж счастье какое!

Гуля улыбнулась и сделала попытку встать, но руководство нашей медицинской бригады в лице Промокашки запретило ей это категорически.

Нелька обтерла кусочком салфетки от смазки и околоплодных вод все еще попискивающую новорожденную, потом вытащила из бумажной упаковки большую марлевую салфетку и постелила поверх простыни тщательно проглаженный белоснежный медицинский халат Гули. Она оснастила малышку подгузником из марлевой салфетки, запеленала ее в халат и осторожно положила около матери.

— Теперь пора приложить младенца к груди, — сказала Потёмкина.

— Точно! — согласилась Промокашка.

Она взяла ножницы, сделала разрез на платье Гули. Затем взяла сверток с новорожденной и протянула Гуле.

— Гуля, приложи к груди дочку.

Гуля выразительно посмотрела на меня, и мы поняли, что она стесняется открыть при мне грудь.

Я отошел к окну. Надо же! Я даже не заметил, что в комнате уже включили свет, а на улице почти стемнело. Калышинка, которая начиналась почти сразу за окнами, слилась с темнотой, Лишь ближе к другому берегу горел огонь — это на Малом Островке какая-нибудь кампания пацанов запалила костер. Ну везуха же им! Ох! Я даже почуял запах дыма и печеной картошки. Давненько я на Островке не бывал.

— А скорую кто-нибудь вызвал? — спросил я, оторвавшись от окна.

— Телефон только на вахте, я Шавякину отправила позвонить. Ты что, не слышал? — удивилась Потёмкина.

И тут как раз вбежала Шава.

— Вызвала! — проверещала она своим детским, как у пятилетнего ребенка, голоском. — Сначала они не верили, думали, дети маленькие звонят, балуются, но потом тетя Поля вмешалась, и они… в общем, скоро приедут. Тетя Поля сама их проводит к нам.

В дверь не то чтобы постучали, а как следует грохнули — это вломилась тетя Поля. Она увидела меня и, кажется, даже лежащий около Гули младенец не ужаснул ее так, как мое присутствие. Огромный свирепый вопрос — как я мог проникнуть в святилище, которое она, недосыпая, охраняет, — не просто стоял в ее глазах — он орал, он топал ногой! Но тут тетя Поля смекнула, что сама опростоволосилась, прозевав меня, и сделала вид, что в упор меня не видит, что меня здесь нет вовсе.