Книга Последнее сражение. Немецкая авиация в последние месяцы войны. 1944-1945, страница 40 – Петер Хенн

– Прекрасное занятие.

– Куда вы собираетесь направиться, герр лейтенант?

– В Тусканию.

– Вам повезло. Я еду в Витербо. Я – связной.

Когда мы достигли следующей деревни, я спросил:

– Как называется эта дыра?

– Ланувио. Янки развлекали сами себя тем, что использовали указатель с названием города в качестве мишени.

– О, и они разнесли его, не так ли?

Несколько часов спустя я прибыл на свой аэродром и был встречен Зиги.

– Что случилось? Ты повредил ногу?

– Я должен был выпрыгнуть с парашютом. Миленькое падение с 7300 метров. Я ошибся, а «Тандерболты» не промахнулись. У них позади было солнце, и они заметили меня прежде, чем я их. Другая группа сбила меня.

– Старик даст выход еще одной из своих вспышек ярости.

– Почему?

– Потому что твой самолет надо списывать.

– Ты можешь сказать ему…

– Он находится в столовой. Иди и скажи ему сам.

Опираясь на палку и хромая, я сделал несколько шагов и отрапортовал:

– Лейтенант Хенн вернулся из боевого вылета.

– Ну вы и деревенщина, а где ваш самолет?

– Одни куски, герр майор.

– А ваш парашют?

– Также одни куски, герр майор.

– Что вы подразумеваете?

Он широко открыл глаза, так же как сделал это несколькими месяцами прежде в своей палатке в Сан-Вито-деи-Норманни.

– Вам везет, молодой человек. Мы только что получили несколько новых «ящиков». Идите и выберите себе один из них.

– Невозможно, герр майор.

– И почему, могу я спросить?

Я улыбнулся и сделал несколько шагов, чтобы показать ему мою раздутую лодыжку.

– Сачок. Убирайтесь и отдыхайте.

– Как скажете, герр майор.

Я пошел в свою комнату, нашел там Зиги, сидящего на кровати и насвистывающего.

– Старик был очень любезен, Зиги. С чего ты взял, что он устроит мне разнос? Он даже не спросил, где меня сбили.

В ответ я услышал лишь мычание.

Я лег на кровать и обнаружил два ожидавших меня письма. Я посмотрел на конверты и сказал Зиги:

– Иди найди «шарлатана» и скажи ему, чтобы он пришел и перевязал мою ногу.

Пока его не было, я читал письма своей невесты. Она писала исключительно о пустяках, о том, что она делала, и о своих надеждах на будущее. Внезапно я не смог больше читать: мои нервы взяли надо мной верх. Я неожиданно увидел тень, пикирующую ко мне со стороны солнца. Пули забарабанили по моему фюзеляжу, а затем вся комната закрутилась в дьявольской сарабанде. ^[131] Кинопленка моего падения снова запустилась. Небо, земля, небо, земля… Я открыл глаза и оказался снова лежащим на кровати и смотрящим в потолок. Меня терзала одна-единственная мысль – я не должен закрывать глаза, иначе придется снова падать и слышать треск разрывающегося шелка, видеть растущую дыру, а затем землю внизу, протягивавшую ко мне свои руки.

В комнату вошел Зиги.

– «Шарлатан» придет прямо сейчас, – сказал он.

– Какой это был кошмар. Я потянул за кольцо и, увидев обрывок вытяжного троса, подумал, что вытащил одну из строп.

– А чего ты ожидал? Предохранитель – это два ушка, соединенных тросом, вот и все. Когда ты его тянешь, он разрывается, и ранец парашюта открывается. Выходит вытяжной парашют, который вытаскивает за собой основной купол. Требуется лишь пара секунд. Ты должен знать об этом. Тебе это объясняли тысячу раз.

– Да, сейчас я вспомнил, но там я забыл про это. Я продолжал думать об американце, похороненном в конце взлетно-посадочной полосы.

– Ты потерял самообладание, Петер, но, как бы там ни было, ты снова вернулся назад.

– Да, но я был на грани.

– Во всяком случае, выпрыгнув с парашютом в следующий раз, ты будешь знать, что делать.

– Я никогда снова не буду прыгать. Я останусь в своей кабине.

– Безумец. Все говорят это, но когда снова попадают в переплет, то выскакивают, как и остальные. Лучше болтаться с парашютом, чем падать подобно куску свинца. Почему бы тебе не вздремнуть до того, как придет «шарлатан»? Отложи свои замечательные любовные письма и отдохни. Это лучшая вещь, которую ты можешь сделать.

– Во всяком случае, дай мне сначала выпить.

– Так не пойдет, это тебе вредно.

Я закрыл глаза и заснул.

Мое падение началась снова. Небо, земля, небо, земля…

В течение нескольких дней я хромал и не мог летать. Моя нога сильно распухла, и я едва мог наступить на ее. Я держался в стороне и говорил насколько возможно меньше. Однажды вечером дверь столовой открылась – на пороге стоял американский пилот. Его голова была перевязана, а разорванный летный комбинезон в пятнах масла и жира; лицо было бледным и осунувшимся, точно таким же, как у меня неделей раньше.

Старик представил его:

– Он был сбит зенитной артиллерией над Витербо. Он выскочил из пылающей «Крепости». – Замолчав на несколько секунд, командир группы продолжил: – Я привел его, забрав из автомобиля, который должен был доставить его в лагерь для военнопленных. Я подумал, что он мог бы провести вечер с нами. Здесь кто-нибудь есть, кто знает несколько слов по-английски? Хенн, попытайтесь поговорить с ним. Скажите ему, что он наш гость и что ему нечего бояться. Также скажите, что мы не будем пытаться выведать у него что-нибудь – это не наша работа. Мы просто хотим отпраздновать его спасение.

Это было типично для Старика. В одни моменты непринужденный и дружелюбный, а в другие – тупая и фанатичная скотина.

Американец стоял неподвижно, с недоверием осматривая столовую и пилотов. Его руки были прижаты к бокам, голова слегка наклонена вперед, двигались лишь глаза.

Мы встали и уставились на незнакомца, стоявшего в дверном проеме. В гостиной стояла тяжелая тишина. Опираясь на трость, я подошел к нему. Я протянул ему руку, но он не ответил, так что я указал на кресло и спросил:

– Разве вы не хотите сесть?

Ординарец придвинул к камину кресло, между командиром группы и мной.

Человек медленно подошел ко мне. Он посмотрел мне прямо в глаза, а затем в свою очередь протянул руку и произнес:

– Спасибо.

Пытаясь вспомнить свои школьные уроки, я начал говорить по-английски. Несколько раз мой собеседник улыбнулся. Как бы там ни было, мы понимали друг друга. Я говорил обо всем и в то же время ни о чем: о погоде и о не имеющих значения вещах, о том, что пришло мне в голову. Остальные парни слушали, не произнося ни слова. Американец и я оценивали друг друга, каждый из нас был настороже. Я старался не упоминать о политике и войне и перевел разговор на единственный предмет, который был общим для нас, на полеты. Впервые после его появления в его глазах появился блеск. Он искоса посмотрел на меня и указал на мою забинтованную ногу.