Онлайн книга «Дата собственной смерти»
|
– Сказал, что упорство и воля творят чудеса. И этот кредит – мне подарок за то, что я сразу не сдалась… А потом точно так же, неожиданно, на меня помещение свалилось. У метро, сто квадратов, со складом, в двух остановках от Садового кольца, на бойком месте… – Наташа мечтательно улыбнулась. – И стоило, представьте, столько же, сколько конура в Жулебино, которую я от отчаяния чуть было не сняла… Я тогда от счастья чуть ни плясала. А отец снова уверял меня, что он тут ни при чем. Наташа вскинула на Ходасевича грустные глаза: – Но я почему-то уверена, что мне помог он! – И тихо добавила: – По крайней мере, мне хочется в это верить… – Наташа, вы, по-моему, очень устали, – констатировал Ходасевич. Он взглянул на часы: почти два ночи. – Ага… – Она сладко зевнула, прикрыла рот ладошкой. – Поздно уже. А Ритка небось часов в шесть завтра вскочит и нам спать не даст. Расходимся? – Пора, – кивнул Ходасевич. – Я тоже пойду. Через пять минут. – Он вытряхнул из пачки последнюю, как он надеялся, на сегодня сигарету. – Ну, спокойной ночи, – пожелала Наташа. И пробормотала: – Просто не верится, что этот день наконец закончился. Она встала, повернулась к выходу. – Последний вопрос, Наташа, – остановил ее Валерий Петрович. – Что вы планируете делать дальше? – Завтра? – не поняла Наташа. Ходасевич мысленно поставил себе «двойку» – за неправильно сформулированный вопрос. Хотя ладно, натянем оценку до тройки с минусом – все-таки он тоже устал и к абсолютно корректным формулировкам стал временно неспособен. – Нет, не завтра, а вообще, – уточнил полковник. – Вы вернетесь на Мальдивы? Или будете свой магазин восстанавливать? – На Мальдивы мне хода нет, – усмехнулась она. – Я ведь контракт нарушила – уехала с острова, а уезжать оттуда было нельзя ни под каким видом. Так что мальдивская моя работка накрылась. А магазин… Я, конечно, мечтала его восстановить. Но, боюсь, второй раз мне со льготным кредитом не повезет… – Она взглянула полковнику в глаза и повторила: – Спокойной ночи, Валерий Петрович. В то же самое время. Маргарита Конышева Маргарита еле дождалась, пока они все уберутся из комнаты. Нет хуже, когда над тобой квохчут. Достали! Наташка подушки (идеально ровные) взбивает, Вичка простынки (идеально разглаженные) расправляет…Так и хочется заорать: «А ну, пошли вон отсюда!» Но не крикнешь ведь… – Маргарита Борисовна, вот колокольчик, – суетилась Вика. – Если вдруг что, сразу звоните. Он звонкий, по всему дому слышно. Я тут же прибегу. – А я в соседней комнате буду, – приставала сестра. – Через стенку. Чуть только что – стучи, хорошо?! И опять приходится притворяться. Выдавливать из себя жалобную, болезненную улыбку, отвечать слабым голосом: – Конечно, я позвоню. И постучу… Спасибо вам! Но мне уже гораздо лучше, только голова немного кружится… Уйдут, наконец? Нет, так просто не выгонишь. Продолжают суетиться. – Смотри, Маргарита: тут, на тумбочке, корвалол. И нитроглицерин. И снотворное. Обязательно выпей, – командует Наташа. – А вода вот, в графине. Холодная, минеральная, без газа, – рекламирует Вика. Выдавить из себя: – Да я не буду ничего пить. Мне правда уже лучше… – От корвалола хуже никогда не будет. – В тоне старшей сестры звучат диктаторские нотки. – И снотворное тоже не повредит. – Хорошо, я выпью, – покорно соглашается Рита. – Викто-ория! – вдруг раздается из недр коридора. Мачеха. Ненавистный, барский, манерный голос. – Я побегу! – тут же вскидывается домработница. – Гадина… – не выдерживает Рита. – Выкинь ее из головы, – велит Наташа. Удастся ли обмануть сестру? – Да я, Наташ, на самом деле уже ругаюсь по инерции, по привычке. Перегорела… – И правильно, – верит ей сестра. – Вот еще, злиться на нее, энергию тратить! Да кто она такая, эта Тамара? Ноль без палочки! – Хуже нуля. Минус один! – слабо улыбается Маргарита. И снова врет: – Все, глаза слипаются… – Ну, я пошла, – наконец поднимается Наталья. На пороге комнаты сестра останавливается и заверяет: – Все будет хорошо, Риточка! Честно. Я тебе обещаю. «Спасибо, конечно, за обещание, только на старших сестру с братом я больше не надеюсь. Надеяться в этой жизни можно только на себя». Когда Наташа наконец отчалила, Рита рывком сбросила одеяло и встала из постели. (Видели бы ее сейчас Наталья с Викой – хором бы заорали, что после обморока резких движений делать нельзя.) Тапочки надевать не стала – подкралась к двери босиком, на цыпочках. Осторожно приоткрыла ее, выглянула в коридор: пусто. Снова закрыла дверь и заперла ее на защелку. Потом подошла к окну и опустила плотные портьеры – сестра с домработницей хоть и суетились, а про шторы забыли. Вернулась к постели. Сразу, чтобы не забыть, вынула из облатки две таблетки нитроглицерина и одну снотворного – и выбросила их в унитаз, благо ванные комнаты в отцовском особняке прилагались к каждой спальне. Подумала – и вылила туда же половину пузырька с корвалолом. Потом слегка сбрызнула водой простыни и смяла их – это будет пот и ночные кошмары. Пусть все считают, что она провела тяжелую ночь. А затем, опять на цыпочках, прошла к шкафу, достала с нижней полки чемодан, открыла его. Двойное дно в ее чемодане было самым примитивным – всего-то дополнительный, незаметный карман. Но Рита не сомневалась: сюда никто не лазил. Ведь никому и в голову не придет, что у домохозяйки-простушки Риты Конышевой-Хейвуд могут быть какие-то секреты… Она сдвинула одежду в сторону, расстегнула молнию двойного дна, достала оттуда папку. Папка была толстой, включала в себя и газетные вырезки, и распечатки из Интернета, и несколько документов, написанных от руки. На обложке значилось: «БОРИС КОНЫШЕВ, ТАМАРА КОНЫШЕВА». И фотография отца с мачехой – оба веселые, с беззаботной миной пялятся в объектив… И Маргарита тоже им улыбнулась. Холодно и бесстрастно. Она бросилась на кровать, открыла папку и пробормотала: – Значит, она осталась одна… В то же самое время. Виктория Кузьменко – Викто-ория! – донеслось из хозяйской спальни, и Вика поспешила на Тамарин зов. Она торопливо шла по длинному коридору и грустно думала: «Какая я, к черту, Виктория? Какая Победа? Вичка. Шестерка. «Человек без статуса», как однажды пошутил Денис Конышев…Человек, который живет только по хозяйской милости». Один, только один раз жизнь улыбнулась ей – ярко, в тридцать два зуба, и этим единственным, маленьким счастьем все ее везение и исчерпалось… |