Книга 7 способов соврать, страница 64 – Райли Редгейт

Его изящные руки обнимают меня, притягивают к себе, ближе, ближе.

Мое тело пылает,

пощипывает, покалывает, пузырится.

Я остро осознаю это каждой клеточкой своего существа.

Ты тоже мне нужен, бормочу я, опаляемая жаром и болью.

Его губы на моих словно целительный бальзам. Смягчают муку. Джун, шепчет он, и это все.

Сияние и заходящее солнце, блаженство и всепоглощающее желание.

(Я чувствую тебя, укачиваю тебя, лелею тебя.)

Наконец мы разжимаем объятия…

Мне так тебя не хватало…

Так сильно…

шепчем мы в унисон, и наши тихие голоса сливаются, сплавляются.

Поцелуй, страстный поцелуй, обжигает, как огонь.

Он отстраняется, увлекая меня за собой,

и улыбается.

Я тоже расплываюсь в улыбке.

Как же мне сейчас хорошо!

Неделями я исходила потом,

пыхтела,

стремясь вкатить сизифов камень на эту вечную гору,

и вот: вершина.

Вот они. Его глаза. Они выводят меня на свет.

Час ночи. Я уже в тысячный раз испытываю силу воли, его и свою.

Его комната ни чуточки не изменилась: голые поверхности, пустой письменный стол, задвинутые ящики, обстановка скудная, мебель простая.

Бессодержательное пространство, не считая полок с его соседями:

Хемингуэй и Бьюкес, Кристи и Мартин, Маркес и Моррисон, Роулинг и – его самый лучший друг – Бард ^[58].

В них каждое слово с любовью прочитано

на все лады, уголок каждой страницы обтрепан от частого пролистывания.

Я забираюсь к нему на узкую кровать. Мы сливаемся в тесном объятии,

двухрядное движение на однополосной дороге.

Я поглаживаю его по подбородку; пальцы колет щетина.

Он убирает мои волосы. Что ты им сказала?

Ночую у Оливии. Не знаю. Мы должны открыть им правду.

Ты говоришь это в восьмисотый раз, Джун.

В восемьсот первый.

Я приникаю к нему всем телом. Он – раскаленная жаровня,

жарит меня немилосердно.

От него пахнет яблоком и чуть-чуть алкоголем. Я переплетаю свои ноги с его ногами.

Я знаю, что должны, говорит он. Но ты-то сама хочешь им сказать?

Конечно, нет. Он вздыхает, и его грудь медленно оседает под моей ладонью. То-то и оно.

Ну да. Я губами вожу по его ключице, по шее. Он урчит от удовольствия.

Я так рад, шепчет он. Признание. Рад за нас. Знаешь, как дурак, постоянно думаю о будущем.

Удивленная, я приподнимаю голову. Это что-то новенькое. Дэвид живет настоящим. Дэвид – приземленный прагматик. Дэвиду не свойственно давать волю фантазии и воображению.

Откуда это взялось?

Я тоже, шепчу я, а сама недоумеваю.

Я все время представляю, как ты окончишь университет и мы отправимся в путешествие. Посетим Бразилию, Индию.

Я улыбаюсь. Вопросы растворяются в мареве счастья и надежды.

Грецию, добавляю я сонным голосом. Олимп.

Мир здесь, с нами, в этой постели. Состеганные воедино континенты,

космос под изголовьем.

Он водит пальцем по моему запястью – фигурист, лениво выписывающий восьмерки. Венеция. Комната как эта, запах моря. Аляска. Мерцающие свечи, разгоняющие восемнадцатичасовую ночь.

Великая китайская стена, говорю я. Стоунхендж. Сиднейская опера.

Он целует меня. Блаженство. И он снова целует меня. Блаженство.

Среда. Светает. Воздух холодный и сырой, как высохшие слезы.

Осень дает свой последний бой. (Запахи крошащейся живицы, давно потухшего костра и холодного солнца.)

Я выхожу от него и направляюсь домой. В небе бледное солнце – это похоже на сон.

Толкаю массивную дубовую дверь;

мои шаги неслышно стелются по деревянным половицам,

как разбросанные в беспорядке сухие лепестки.

Я хватаю свой рюкзак и останавливаюсь в холле. На лестнице материализовались родители.

Стоят как каменные часовые;

В их глазах незнакомая краснота.

Отец: Джунипер, дорогая, нам нужно поговорить.

Но мне пора в школу.

Мама: Вчера вечером ты забыла сумку со сменной одеждой. И я позвонила Оливии.

У меня леденеют руки и ноги. Я… это… объясню после школы.

Джунипер…

После. Я поворачиваюсь и на дрожащих ногах выхожу из дома. Словно контуженная.

Три урока глубоких раздумий ни к чему не приводят. Они заметили. Наконец-то спросили.

Я оттолкну их? Снова спрячусь в коконе лжи?

На перемене прохожу мимо его кабинета. Заглядываю в открытую дверь,

вижу, как он отряхивает руки от мела.

На долю секунды он встречается со мной взглядом.

Будто чья-то рука сдавила горло,

лишив меня способности говорить, дышать.

Должно быть, у меня на лбу выкалена безобразными огненными буквами надпись – Я им расскажу.

Ускоряя шаг, я иду дальше по коридору.

В среду зарядил дождь – льет и льет. Я не в силах сосредоточиться на уроках, наблюдаю, как капли скатываются по стеклу. Я почти не сплю с понедельника, когда по школе разлетелся слух про Лукаса. Джунипер я, естественно, сдать не могу, но что же делать, если знаешь, что это ложь? Лукас этого не заслуживает. Да и Норман – тоже, хотя он очень неприятный тип, каких еще поискать.

Гарсия всю неделю упорно избегает моего взгляда, а я стараюсь не воображать рядом с ним Джунипер. Они были бы потрясающей парой, что меня напрягает в десять раз сильнее. Я не рассматриваю преподавателей как возлюбленных или даже друзей. Для меня они существуют в своем собственном измерении: на шестиметровом пространстве перед классом, где они всезнающи и всемогущи, откуда они управляют нашими жалкими жизнями. Во внешнем мире их просто не бывает.

Но с воскресного вечера я все пытаюсь представить, как бы я общалась с Гарсией, будь он нашим ровесником. О чем бы мы говорили: о жизни, о своих увлечениях, о будущем? Как-то непривычно оценивать его через такую призму.